Уркварт Ройхо

Первый месяц весны в новых для меня местах не пришёлся мне по душе, да и дорожные впечатления были не самыми приятными. Днём слякотно и сыро, дороги плохие, трактиров в пути нет, деревни все какие-то серые и убогие, дома покосившиеся, а смотреть на хмурых крестьян и лица голодных детей, которые понуро стояли вдоль обочин и молча протягивали к нам худые грязные ладошки, было тяжело. Поэтому на привале, за день преодолев восемьдесят пять километров и находясь в двадцати пяти километрах от замка, где в осаде находились женщины Сараны, я сидел возле костра, жевал бутерброд с ветчиной, и он был мне не в радость.

Рядом со мной присел Кальк, который из котелка над огнём налил себе в расписную деревянную кружку горячего взвара. Держа ёмкость в обеих руках, он спросил:

– Ты чего такой хмурый, Уркварт?

– Устал что-то. – Раскрывать перед однокурсником душу мне не хотелось, и я решил отделаться нейтральным ответом.

– А я думаю, что ты крестьян местных вспоминаешь.

– А если и так, то что? – Я посмотрел в глаза Калька, которые пристально изучали меня.

– Ничего. – Он пожал плечами и перевёл взгляд на кружку. – Просто не ожидал от тебя подобной впечатлительности и жалости к низшим слоям. Я как увидел, что ты из своей седельной сумки каравай хлеба вынимаешь и крестьянке отдаёшь, так чуть с лошади не упал.

– Ты впервые подобное увидел?

– Да. – Кричард сделал глоток горячего напитка. – У нас подобные поступки не в чести.

– Где это у вас?

– Во владениях великого герцога Канима. Да и в других областях империи тоже.

– А у нас на севере не так.

– Может быть, но всё равно ты странный. И порой складывается впечатление, что ты не делишь людей на благородную кровь и простую.

– По-моему, Кричард, чепуха это всё. Какая разница, благородный ребёнок или нет. Главное, что он голоден, а у меня есть еда, и, может, этот каравай хлеба, которым я с крестьянкой поделился, спасёт её детям жизнь.

– А может, этот хлеб сожрёт её мужик, который потом будет свою жену смертным боем бить.

– Не исключено. Но моя совесть чиста, я сделал хоть что-то.

– Дело твоё. Однако я считаю, что дворянин не должен помогать простолюдинам, ибо это может заронить в их низкие душонки мысли о том, что они равны нам, а после таких измышлений и до бунта недалеко.

Отвечать я не стал, потому что продолжение бессмысленного разговора привело бы к спору, где каждый из нас остался бы при своём мнении. Мне было достаточно того, что я услышал. И я понимал, что подобной жизненной позиции, в духе которой воспитан Кальк, придерживается девять десятых всего благородного имперского сословия, которое привыкло к мысли, что на фоне остальных людей они – высшая каста. И если сержантов нашего военного лицея, которые являлись свободными гражданами и воинами, молодые дворяне ещё могли принять как относительно равных, то крепостных крестьян таковыми никто не считал. Да что говорить, даже для моего друга Альеры, который, безусловно, хороший и честный человек, они всего лишь быдло и чьё-то имущество, и не более того. Такая вот иная, неприглядная сторона феодализма. Для своего круга – благородство и красивые жесты, по крайней мере в присутствии вышестоящего сюзерена, а к низшим слоям полное презрение. А что самое паскудное, мне всё равно придётся жить по правилам общества, к которому я принадлежу, и не совершать поступков, которые могут быть истолкованы как моя слабость.

Настроение ещё более ухудшилось. Я поднялся от костра, прошёл к своему спальному месту, закутался в чистую толстую попону и провалился в сон.

Ночью на землю спустился мороз. Вылезать из тёплого спального лежбища не хотелось, но пришлось. Позавтракав, наш отряд продолжил свой путь и ближе к полудню подошёл к замку, где жила тётка Сараны, баронесса Рино, рано ставшая вдовой одинокая тридцатипятилетняя женщина.

Мы ожидали, что здесь будет настоящая осада, со всеми сопутствующими этому действию таранами и воинами, которые готовятся к штурму. Но как оказалось, мы были слишком хорошего мнения о «домашних» баронах герцогства Мариен. Осада выражалась в том, что посреди поросшей травкой дороги, ведущей к замку, стояли лагерем десять конников, грязных и плохо вооружённых мужиков. Да и сам замок Рино не впечатлял – обычное поместье на холме, обнесённое деревянным палисадом, на котором стояло несколько слуг баронессы. Вот так вот. По всем нашим прикидкам и собранной в «Крестиче» информации выходило, что здесь серьёзное укрепление и дела творятся действительно крутые. А на деле получалось, что мы попали на обычную сельскую разборку.

Впрочем, расслабляться не стоило, и мы продолжали всё делать по первоначальному плану. Наёмники Гаяра схватили и обезоружили расположившихся на отдых считающихся в местных краях дружинниками мужиков. Торман Сарана в сопровождении Калька направился в замок тётки, где воссоединился с матерью и сестрой. А мы с Альерой занялись допросом пленных воинов, которые оказались бойцами одного из наших противников барона Мариша.