Уроборос

Они его и навели. Нина как махаражда сидела на диване, пока вокруг хлопотали ее серафимы. Через час квартира, на которую она безрезультатно потратила столько времени и сил, сверкала чистотой, в духовке запекли птицу, поменяли шторы на окнах, а от нескончаемой терапевтической стрекотни у нее болели уши. Она должна была хоть чем-то ответить. Пришлось сесть к столу, грызть утку, трогать живот, обсуждать платье-фату-гостей-свадьбу, улыбаться и нахваливать варенье, которое они зачем-то притащили. Она терпеть не могла сладкое, но сейчас они думали, что она — Карлсон, которого суровая жизнь порывом ветра сбросила с крыши и которого теперь надо лечить. У Нины голова шла кругом. Этот кружевной, изящный, вязаный, сахарный, наивный, забавный женский мир отвращал ее, как миленькие маленькие суффиксы. Они были хороши, ее подруги, хороши там, в обычной жизни, однако она давно была на войне. И отсюда ей было уже не разглядеть тех сладких прелестей. Отсюда ее от них тошнило. И как только кто-то произнес слово «Егор», Нина не выдержала.

Она выскочила из-за стола и заходила, забегала по квартире. Слова не шли, теснились, переполняли горло, гортань. Подруги с удивлением следили за ней, головы влево — вправо, влево — вправо. Нина сначала все кипела и кашляла, а потом ее словно прорвало.

Она говорила о них, о себе, о мужчинах, о Егоре, о том, что в жизни все — лишь вопрос времени. Что все хватаются за очередную историю, как за последнюю соломинку. Новый человек, новая жизнь, чистый лист, красная строка, но дудки — все повторяется, и обручальные кольца вновь и вновь переплавляют на шипы и втыкают в глаза друг другу.

Что общего было у них с Егором? Ничего. Что вообще их связывало поначалу, кроме страсти? Но они были счастливы, любая разница вызывала приятное возбуждение. За каждым очередным несовпадением открывалась тайна. Они были любопытны, благодарны и снисходительны. Минус на плюс, противоположности притягиваются. Они были хитры, как змеи, шили из разницы, кроили из противоречий и подшивали веселым удивлением. И радостные и безмятежные, гордо задирали носы, считая, что победили, вырвали у судьбы тот самый заветный счастливый билет.

Как бы не так! Судьба просто ждала своего часа. Да, они сопротивлялись, но постепенно, как в возвратном течении, обессилели под напором обид, глупостей и слез. Потеряли интерес, потеряли легкость, игривость. Накапливалось не хорошее, накапливалось плохое. Они гнили с бочков, и это гниение распространялось все шире по поверхности и все глубже внутрь, до самой сердцевины. Взаимная неприязнь набирала обороты, и вот уже они спорили из-за какой-то ерунды, мелочи, не скрывали пренебрежения и норовили побольней укусить и ужалить друг друга. Они все портили и не могли остановиться. Не могли, хотя и хотели.

Почему? Кто управлял ими? Они сами? Их природа? Чем была их природа? Генетическим кодом? Накопленной и не переосмысленной памятью предков? А кто из этих предков был счастлив? Кто смог найти ответ хоть на один вопрос? Всем вновь и вновь доставалось задание, с которым никто так и не мог справиться. Любовь умирала быстрее, и Ромео и Джульетте просто повезло опередить ее, наглотавшись отравы.

Серафимы сидели с открытыми ртами. Они как будто вчера родились. Такой Нины они не знали. А ей уже и нечего было терять.

— Нина, так нельзя… — раздались робкие протесты, но Нину было не остановить.

— А как можно? Как? Вы вокруг себя-то посмотрите! Мы же на каждом шагу или виноваты, или должны, или все неправильно сделали. Мужчина прав всегда. Женился — прав. Развелся — прав. Любовницу завел молодую — молодец. Бросил — тоже хорошо. А мы? Замуж вышла — захомутала. Развелась — сама дура, не удержала. Что за жена была такая, если тебя бросили? Завела любовника — шалава. Верна мужу — идиотка. Родила — привязала к себе. Не родила — тебе вообще на земле не место. Сделала карьеру — алчная честолюбивая тварь. Сидишь дома — курица. Вся жизнь — охота за мужиком и ненависть ко всем бабам на всякий случай.

Она обхватила голову руками.

— И ведь сначала-то все хорошо и прекрасно. Глаза в глаза, душа в душу, не расцепить, не разорвать. На полдня расстаться тяжело. Думаешь о нем, чувствуешь его, во сне видишь, над землей летаешь. Куда?! Куда все это исчезает?! Проходит всего ничего, и ты уже обуза. «Ты меня не понимаешь. Не чувствуешь. На хрен мне нужен твой дом и быт. Да подавись своими пирогами и засунь в жопу свои домашние тапочки! Подумаешь, десять лет вместе прожили! Жизнь длинная. А что я видел эти годы с тобой? Ничего. Тюремный срок я с тобой мотал, понимаешь. И все что у меня было — унижения, страх и пытки верностью. А у меня гормоны, естественные потребности. Так что, все, детка, я свое отсидел, пора на свободу с чистой совестью, а куда ты — дело твое».

У Нины текли по щекам слезы, но она их не замечала.