Уроборос

«Пошли в палатку, отбой скоро, а тебе, между прочим, в южный дозор заступать. Смотри, не опозорь меня перед Кириллычем. – А Винт? – К Клавке своей пошел знаки внимания оказывать, а то, мол, давно не навещал. С ней ему всяко приятнее, чем с нами, и никто на мозг не давит. Клавка, разумеется, знает, что у этого кобеля по жинке на каждой станции, даже дети имеются, все равно, усыновленные или собственные, но ей без разницы: отношения вполне устраивают, да и подарки Винт дарит».

Влад поморщился. Закралась в голову неприятная мысль, будто и от него ждут чего-нибудь подобного: послушания, понимания, покорности и никаких возражений. Слава богу, не так, как от всех этих баб, но как от их детей – точно. Кстати, интересно, а воспринимают ли дети этих самых «жинок» непререкаемым авторитетом именно Винта? Наверное, нет, раз тот во Влада вцепился мертвой хваткой и именно его зовет наследником. Винт частенько говорил: когда отойдет от дел, поселится рядом и будет и далее помогать советами, внуков названных нянчить да наукам учить, а Симонов, соответственно, станет его кормить-поить, обеспечивать и слушать. Радужная перспективка, ничего не скажешь! От человека, который бил на допросе, пусть и не жестоко, деликатно даже, не оставляя следов.

«Ты как? – покосившись на него, спросил Семен, стоило им залезть в палатку. – Жить буду, – пообещал Влад и, подумав, спросил: – Осуждаешь? Знаешь… – он немного помолчал, раздумывая. – Винт, вообще-то, мужик неплохой, даже, можно сказать, правильный, но все дело в том, что правильность эту он возвел в некий абсолют. А еще считает, будто ему за это обязаны окружающие: все, кому когда-либо хорошее сделал, теперь в его клан, в котором он главный, входят и обязаны по его указке жить. И ведь считает-то искренне, вовсе не из-за внутреннего сволочизма и желания власти. Винт попросту не понимает, как можно иначе. Только я так не хочу. Может, это и плохо.

– Как и я, – фыркнул его собеседник. – А насчет плохо или хорошо… Знаешь, до войны на поверхности обитали весьма забавные насекомые: муравьи. Жили они именно правильно со всех возможных точек зрения. Все-то у них было, многие ученые даже мнили их отдельной цивилизацией и моделью человеческого общества: три языка (химический, поз и усиков), жесткая иерархия, профессии, войны, сельское хозяйство. Даже в помещениях их поддерживалась постоянная температура и влажность… Только одного не имели – разума, видать, утратили за ненадобностью или не развили вовсе. Кстати, у среднего современного общественного животного – гомо сапиенса – мозг уже уменьшился по сравнению с кроманьонцем, и процесс продолжается.

– И какой из этого вывод? – спросил Симонов.

– А вывод напрашивается сам собой: в индивидуальности и эгоизме заключается спасение человечества, – усмехнулся Семен и тотчас посерьезнел. – И это не шутка, Влад, несмотря на то, что я улыбаюсь. Ведь вовсе не в правильности дело. Стремление людей жить сообща – вовсе не разумность, а инстинкт базовый. У тех же стадных млекопитающих, коров, например, или зебр с буйволами, как и у лошадей, точно такой же был в наличии. Сообща проще выжить. И еще замечу: если бы у человека не осталось своих хотелок, то и выживать ему стало бы легче во всех отношениях. Но! Являлся бы он тогда не собой, а тупым быдлом, зомбаком каким-нибудь. Коли есть у тебя внутри душа, то и прислушивайся к ней, зла никому не делай, но и себя не забывай. А уж если противно жить по чьей-то указке, не раздумывая, шли его лесом, на Кудыкину гору, на станции Чертановскую и Южную или сразу на Филевскую линию, поскольку жить тебе лучше все же по-человечески, каким-никаким, а собственным умом, разумом и сердцем, а не тупым и идеальным приспособленцем-муравьем».

Больше они на эту тему не разговаривали, впрочем, и смысла не было. Зачем, если Влад не просто кивнул, а принял – все до последнего слова, запомнил и мог произнести в любой момент? Согласился он с Семеном полностью, и даже если сидело где-то в уголке сознания чувство вины по отношению к сталкеру, которого парень, так уж вышло, обидел, то ничего поделать с ним уже не вышло бы. Не пошел бы он на попятную и не изменил бы своего решения.