Уроборос. Проклятие Поперечника

В общем, всё прошло без сучка без задоринки: бронированный лимузин подъехал к парадному входу во Дворец, эскорт из мотоциклистов и машин сопровождения рассредоточился по периметру. В лимузине сидели трое: на заднем сиденье Дорогин в гордом одиночестве, на водительском — Саня-чёрт, молодой парень, похожий на чёрта с картинок, только без рогов, на пассажирском Хряпа, папаша Сани-чёрта, отмороженный на всю голову, привыкший сначала бить, потом разбираться, выходец, как и сам Дорогин, из подворотен Тобольска, проверенный соратник по детским и юношеским дракам, — эту семейку Дорогин вытащил из такого непроглядного дна, куда лучше вообще не заглядывать, одного назначил главным телохранителем, начальником над всей службой охраны, другого — главным водителем, начальником над всем водительским контингентом. А кого ещё было назначать? Незнакомцев, что ли, от которых потом в любой момент ждать ножа в спину? В Хряпе и Сане-чёрте Дорогин хоть и не был уверен на все сто процентов, как и в любом другом человеке, но хоть сомневался в них немного меньше, чем во всех остальных; Хряпа ловко выскочил из лимузина, как кукушка из часов, словно делал это уже миллион раз, — "Понимает, сволочь, или, лучше сказать, чует, — где-то рядом Великая пустота, протяни руку — и ухватишь, — но нет, не по Сеньке шапка, хотя в объективы камер попал раньше меня, радости, небось, полные штаны!" Распахнул дверь лимузина перед Дорогиным, сдал в сторону, дорога теперь — как топором прорублена, как ножом прорезана, прямо в мясе пространства и времени, текут потоки невидимой крови, её жадно поглощают все эти толпы, прильнувшие к экранам телевизоров, никого нет в этой зияющей ране, прикрытой красной ковровой дорожкой, высунутой наружу, подобно длинному языку, — из разверстого горла Дворца, поглотившего столько властителей, что не счесть, но так и не насытившегося, теперь Дмитрию Дмитриевичу предстояло вступить на этот жуткий язык и пойти по нему — вплоть до желудка, заполненного соком нации — всякими чиновниками и депутатами Всенародного Вече. — Но как бы не так! Не на того напали! Все кишки вместе с языком и желудком выверну наизнанку, если понадобится, не получится меня переварить, я их сам сожру изнутри, — не медлить, но и не спешить, один шаг, и я снаружи лимузина, серый асфальт — один из признаков времени, Великая пустота одета как-то уж слишком буднично, по ходу дела, словно невидимая шапка или пальто, ни веса у неё, ни температуры, ни плотности, теперь моё лицо открыто всему миру, на него смотрит всё человечество, ни на что так не смотрели и не смотрят, как на него, — ни на луну, ни на звезды, ни на море, ни на горы, оценивают, какое оно, словно я не имею к нему никакого отношения, — вообще-то у меня ещё есть голова, туловище, ноги, руки, и внутри меня тоже не пусто, мне не очень-то интересно их мнение, я и моё лицо, как часть меня, не обязаны нравиться всем, дело надо делать, а не пытаться всем понравиться. Что-то сверкнуло внизу на сером отшлифованном асфальте, что-то маленькое и чёрное; вот же странное дело! Как вообще может сверкать что-то чёрное, сверкать может звезда в небе, но никак не маленький чёрный предмет на светлом асфальте, но он именно сверкнул! Комендант Кремля встретил, отдал честь, ничего примечательного, словно тень мелькнула от человека, а не сам он что-то изобразил из себя, два гвардейца с карабинами в церемониальной форме на вытяжку справа и слева от входа. Вошёл во Дворец, длинная лестница, покрытая дорожкой — тянется вверх, не видно, где она заканчивается, — а вдруг нигде, так и будешь вечно подниматься по ней, и назад не повернуть, периодически прерывается лестничными площадками; очень мудрый человек проектировал и строил эту лестницу, — пока идёшь, столько всего передумаешь, и становится яснее с каждым шагом, что наверху — если не боги, то уж, по крайней мере, ближние им, а внизу — уж точно смертные и грешные; ты поднимаешься, значит у тебя появилась возможность — оторваться от смертных и приблизиться к богам, стать, если не одним из них, то уж, по крайней мере, кем-то, им подобным, — что же всё-таки чёрное сверкнуло на асфальте? — лежало на его поверхности, имело небольшой объём, длину, искривление, инородный предмет, неизвестно как сюда затесавшийся, самое выскобленное, вычищенное, вытертое место в Тартарии, не мусор же какой-то, крохотный инородный предмет, очень странный, обладающий незримой внутренней величиной, как высокая гора, спрессованная до размера — чего? — даже не верилось, что удалось через неё перешагнуть. Гора, спрессованная до размеров спички, полностью сгоревшей спички, — больше всего это инородное тело, лежащее на пути у Дмитрия Дмитриевича, было похоже на спичку, — может, таковой оно и являлось? Если так, то как это может быть, чтобы в такой день и в таком месте просто так валялась спичка, не частично сгоревшая, как это бывает, когда от неё прикуривают сигарету и тушат, а полностью, от головки до кончика, и лежала так, что я, вылезая из лимузина, не мог её не заметить на сером, высушенном временем и солнцем асфальте, — кто-то очень грамотно положил её на моём пути, всё предварительно продумав и предусмотрев, а ещё он каким-то образом наделил эту спичку внутренними свойствами горы, мимо которой ни пройти ни проехать. Разве такое вообще возможно?