Уроборос. Проклятие Поперечника

Все эти планы, которых было громадьё, существовали не только в голове у Дмитрия Дмитриевича, но и в его словах, произнесенных на всю Тартарию во время избирательной компании, так что отступать было некуда, — он не сомневался, что все его благие начинания, будут им продолжены после инаугурации, а обещания, данные народу, выполнены в полном объёме, — ведь ему предстояло стать Президентом Тартарии — страны, обладающей беспредельными ресурсами, — вот только въедливая червоточинка засела в его голове, как в спелом яблоке, так что было очень жаль это осознавать, — вроде здоровое яблоко, а внутри червяк: инородный предмет чёрного цвета, похожий на сгоревшую спичку, даже два червяка, — Дмитрий Дмитриевич не понимал, как теперь от них избавиться, ловил себя на том, что поглядывая вниз себе под ноги, как это делают все люди при ходьбе, старается высмотреть на ковровой дорожке или под ногами гостей, приступивших к ограждению, третью спичку, — она даже начала мерещиться ему всюду, так что когда он вдруг замечал где-то яркий всплеск чего-то чёрного, то с трудом сдерживал себя, чтобы не броситься туда. Вот была бы картина маслом: инаугурация отменена и перенесена на неопределенный срок, потому что будущий Президент, не дойдя до подиума, стал ползать по полу в поисках чего-то неопознанного.

Не таким-то уж и лёгким, как представлялось, оказался этот путь по красной ковровой дорожке, — два зала были с горем пополам пройдены, правда, никто, кроме самого Дмитрия Дмитриевича, этой тяжести не почувствовал, внешне он выглядел собранным, подтянутым и целеустремленным; створки вторых золотых ворот раздвинулись, пропуская незримого слона, на котором ехал будущий Президент — в зал Триумфа Тартарии, посвящённый всем её Правителям от глубокой древности, хорошим и плохим, добрым и не очень, умным и бесконечно далеким от этого, — все они находились словно снаружи Дворца, заглядывая в его окна, роль которых выполняли картины известных художников; застывшее прошлое окружало их, запечатлённое в красках, да и они сами не сильно отличались от этого, только взгляды, вытекающие, подобно ручьям, из нарисованных глаз, были живыми, непрерывно следящими за всем, что происходит перед ними, — особенно их интересовал Дмитрий Дмитриевич, идущий к подиуму; а он лишь мельком удостоил их своим взглядом, ведь они в принципе почти ничем не отличались от пыли под ногами: остановить его они не могли, чтобы вместо него взойти на престол, поэтому — пусть смотрят, сколько угодно, а у Дмитрия Дмитриевича дел по горло, ведь ему предстояло сделать Триумф Тартарии ещё триумфальнее.

Приглашенные на инаугурацию люди тоже представляли собой своеобразную живую лестницу: зал Военной славы Тартарии — первая ступенька, мало кому известные общественные и политические деятели, художники, музыканты, писатели, бизнесмены, различные начальники, немного приподнятые над общей народной массой, зал Мирной славы Тартарии — вторая ступенька, в основном депутаты Всенародного Вече и другая шатия-братия, приподнятая над первой ступенькой, зал Триумфа Тартарии — третья ступенька, сливки общества, политический и общественный бомонд, члены Совета Федерации, судьи Конституционного суда, дипломаты и министры с семьями; — их головы поскрипывали под распростертыми над ними подошвами Дмитрия Дмитриевича, меняющими площадь покрытия в зависимости от количества подчиненных голов, — становилось их меньше, она уменьшалась, чтобы не провисать в пустоту, но иметь опору, становилось их больше — она увеличивалась, и, конечно же, надежнее было иметь под подошвами больше голов, чем меньше, на одной попробуй устоять, лучше уж совсем на землю спуститься, но тогда по ней придётся ходить самостоятельно, а так головы катят тебя туда, куда укажешь, словно ролики, — надо только периодически смазывать их и менять на новые, когда износятся. Самое интересное, что Дмитрию Дмитриевичу было их совершенно не жалко, — первое время, на заре, так сказать, своей карьеры чиновником самого низкого пошиба, под которым только начали появляться первые подчиненные, в нём слегка проклюнулось это чувство, скорлупа треснула, и показался клюв, но само по себе это выглядело как-то нелепо и безобразно, поэтому он просто шмякнул яйцо об пол вместе с клювом, подошвой придавил, растёр и пинком выбросил вон из дома своего мироосознания, — сразу полегчало, а подошвы с тех пор начали непрерывно увеличивать свою площадь, а с ними крепло чувство устойчивости и уверенности в завтрашнем дне.