Уроборос

Вскоре ее квартира напоминала парусник. На дверях, шкафах и оконных карнизах повисли мокрые простыни. Нина присела к столу и попыталась прикурить сигарету. Пальцы не слушались. Только сейчас она обратила внимание на то, что ладони посинели и распухли, кое-где кожа треснула и проступила кровь. Она пожала плечами, раскурила сигарету и осмотрелась. За окном подмораживало, но здесь шел дождь. С тряпок капало, и постепенно на полу стали собираться лужи.

— И черт с ним! — заявила Нина, затушила сигарету и отправилась спать.

Все. Этот день был закончен. Воспоминание о чем-то страшном затерялось где-то среди свежевыстиранных простыней.

* * *

Когда Егор парковал машину во дворе, вспомнил, что накануне днем должна была заехать Нина. Вдруг он заметил освещенные окна, в их квартире горел свет. Он вздрогнул. Странное чувство. Смесь неожиданной радости и ужаса.

Дверь была закрыта только на один замок. Черт бы ее побрал! Может, и правда, осталась? Однако внутри никого не было. Егор с облегчением выдохнул. Столько раз он просил: уходя, запирать на все три замка. Ну почему? Опять это вечное «Ой, забыла», «Ну и что?», «Какая разница!».

Он направился в сторону кухни, как вдруг его внимание привлек какой-то звук. Егор осмотрелся. В коридоре на столе лежал один из его телефонов. Он разрядился и издавал затухающий сигнал. Егору лень было искать зарядное устройство, он напился водой из-под крана и отправился спать. Сон принял его, словно облако, и он провалился в него без остатка.

* * *

Всю ночь Нине снился тропический лес, дождь, подвесной мост. Женщина-филиппинка прошла мимо, покосилась недобрым глазом, дернула плечом, и Нина сорвалась с моста, но полетела не вниз, а вверх, к облакам, рассекая их острой как нож грудью. Это был полет, который зависел не от моторов и крыльев, а от усилия неизвестной мышцы в груди. Мышцы, бездействовавшей в обычной жизни и дававшей о себе знать только в минуты неожиданного счастья, когда песня наполняет душу и сердце колотится в предчувствии полета.

Утром простыни напомнили о себе. Ломило все — руки, пальцы, плечи, запястья, спину, шею, поясницу, ноги. Ноги неожиданно болели так, словно она весь вечер не стирала, а топтала непокорное белье. С тихим стоном Нина выпала из постели. Паруса и лужи оставались на своих местах. Все было взаправду. Все действительно произошло, ничего ей не приснилось.

Маятник неуверенно качнулся между слабой и сильной болью, но Нина ничего не почувствовала. Голова была чистой и ясной, никакой муки похмелья, дом был похож на корабль, готовый к отплытию и ждущий ее приказов. Ничего этого не было бы и в помине, влей она в себя вчера вино и забрызгай все вокруг слезами. Она знала, что все еще даже не началось. Вчера она лишь выиграла время и пусть на полшага, но отступила куда-то в сторону. Неважно. Все равно молодец. Нина почистила зубы с энтузиазмом победителя.

С чашкой кофе она села за работу, но вскоре обнаружила, что ее правка не сохранилась. Проделанная работа оказалась бесполезной. Как и те десять лет, что остались за плечами. Это было уже слишком. Нина сдалась. Кое-как оделась и вышла из дома. Было воскресенье, никто никуда не спешил, на улицах было малолюдно, автомобильный поток ослаб, напряжение будних дней отпустило. Тихая купеческая Москва лежала под грязным снегом. За облупившимися фасадами дремали чужие тайны. Нина любила этот район, узкие переулки, классические особнячки, сталинскую высотку, обложенную облаками. Потертых каменных львов, Лёлика и Болика, как она их называла, на воротах Шепелевского особняка. После революции во дворце устроили больницу. Говорили, здесь сначала лечили чекистов, а потом во дворе сотнями хоронили их жертв: дворян, белых офицеров, священников. Плохая память, печальная земля.

Нина не сразу поняла, что уже который раз пропускает зеленый, в задумчивости стоя на светофоре. Почему она решила, что Егор не такой, как все? Почему поверила, что там, где практически всех поджидал провал, они проскочат и увернутся? Шанс был ничтожным, лазейка крошечной. И они застряли. Чуда не произошло.