Мир пылал. Крэйн чувствовал исходящий от него жар, но его руки и ноги, если они у него были, отказывались повиноваться. Небо раскалилось до такой степени, что при взгляде на него глаза могли вытечь из глазниц, а обжигающее прикосновение шершавой тразы, напоминающей крохотные иглы, было невыносимо. Кажется, он кричал. Воздух был тоже раскален. Плотный и твердый, как горячая земляная крошка, он иссушал язык, но с трудом проникал в грудь. Боль была ужасна. Крэйн воспринимал ее как ярчайшие сполохи света, которые вспыхивали в его сознании, тщетно пытающемся найти убежище возле границы мира яви, вспарывая разноцветными остриями его плоть и разум. Парализованный болью рассудок напоминал смертельно раненного хегга, который то несется огромными скачками, полосуя воздух клешнями, то замирает, припадая к земле. Хегг?.. Крэйн хотел вспомнить, что такое хегг потому что это было важно, но не удержался на краю черной пропасти и снова рухнул в глубины, где для мыслей не оставалось ни сил, ни времени.
Иногда ему казалось, что он чувствует что-то помимо боли, но такие ощущения быстро проходили. Он извивался в бесконечной агонии, но не мог найти успокоения ни в черно-багровых вспышках боли, ни в разрывающей грудь на части рези, которая приходила им на смену.
Хегг. Он скакал на хегге. Синий, невыносимо синий Урт сиял высоко в небе, и его руки ощущали гладкую округлую крепость хитинового панциря.
Вспомнив ощущение холодного ветра, бьющего в лицо, Крэйн застонал от наслаждения. Раскаленные угли, которыми было обложено его тело, немного остыли. Рассудок, направленный безошибочным инстинктом, торопливо копался в памяти, тщетно отыскивая единственный путь спасения из царства огня и боли.
Крэйн почему-то знал, что единственный способ выжить — вспомнить все.
Это будет спасением. Иначе он сгорит.
— Кажется, отстают, — сказал Армад, озабоченно глядя через плечо. — У них хегги из загонов Орвина, не чета нашим.
Армад? Запекшаяся кровь на расколотом кассе, алая липкая трава перед глазами… Нет, не то. Ритмичный треск хеггов, вытянувших в беге головогрудь и рассекающих холодный воздух Урта. Синее светило над головой и бесконечное синее пространство, извивающееся пологими холмами.
Да, здесь.
— Они ближе. — Витор был напуган. Но он был дружинником и до последнего момента старался это скрыть. — Крэйн, я их вижу. Они за холмом.
Крэйн довольно осклабился, чувствуя, как огненная трещина в его груди стягивается. Он вспомнил свое имя.
— Настигают, — подтвердил Армад, обернувшись. Он говорил безразлично, словно сам не сидел на спине бешено скачущего хегга, а лишь смотрел за этим со стороны. — Кажется, их не меньше десятка.
— Ты их видишь?
— Уже да. Дружина.
— Мы успеем укрыться в роще? — Кто это спросил? Он сам? — Если доберемся раньше них, есть шанс сбить их со следа.
— Они настигнут нас раньше. Приготовить эскерты?
— Еще рано.
Урт лихорадочно прыгал в небе в такт скачкам хегга. Пот тягучими горячими каплями скатывался по вискам. Крэйн потянул за это воспоминание, мучительно чувствуя, как его нить теряется в хаотическом переплетении узоров боли. Он знал, что ему надо вспомнить все, если он хочет выжить.
Опять не к месту встала картина — расколотый, как скорлупа ореха, касс, липкая густая слякоть на траве. Трава синяя из-за Урта, а кровь почему-то кажется черной.
— Надо их задержать. Тогда мы успеем.
— Да, Крэйн.
Черные точки за спиной превращаются в огромные черные тени, которые в свете неумолимого Урта кажутся почти не шевелящимися, беззвучно плывущими по воздуху. От этих теней веет холодом и опасностью, эти тени — смерть. Крэйн скорчился от боли, с трудом хватая раскаленный воздух ртом. Отчаяние. Они не успеют. Слишком поздно.
— Калиас. Задержи их.