Урод

Она поймала его взгляд, но ничего не сказала. Темные глаза насмешливо прищурились. Крзйн прочистил горло.

— Я… кх-м… Мне уже лучше.

— Вижу. Если хочешь есть — возле тебя стоят миска с олмом. Кроме олма у нас почти ничего не осталось, так что если хочешь жрать — давай. Тангу будет, как только доберемся до Себера.

— Потом. — Серые шелушащиеся зерна олма не выглядели аппетитно, хотя десяток Эно назад он отдал бы за миску разварной каши правую руку. — Я не голоден.

— Как хочешь.

Они молча смотрели друг на друга. Словно искали слова, которые полагалось произнести в такой ситуации. Но слова ие шли, и горячая пыль, залетавшая сквозь прорехи в навесе, образовывала в лучах света причудливые переливающиеся узоры.

— Ты уверен, что годишься для Тильта? — спросила наконец она. — Ты не выглядишь крепким.

— Думаю справиться. Когда-то я неплохо крутил дубину.

— Если не справишься — не думай, что Тильт согласится держать тебя в калькаде хотя бы один Эно. Его любимый девиз — «Нам не нужны ненужные люди!». Так что имей в виду. Дохляки у нас долго не остаются… Тем более — тайлеб-ха.

— Следи за собой! — вяло огрызнулся он. — Я еще не видел, чем ты зарабатываешь свою горсть олма.

Его ярость, казалось, ее позабавила. Она усмехнулась.

— Понимаю, что ты имеешь в виду. Нет.

— Нет?

— По этой части у нас есть Тэйв. Ее место — рядом с Тильтом на первом нальте. По правую руку… Я зарабатываю тем что шесть Эно из восьми рву себе связки на руках и ногах. Я акробатка.

— Тэйв?.. — Он вспомнил молоденькую девушку с застывшим взглядом старухи. — Не думал. Тильт говорил, она посудомойка, кухарка и…

— У нее остается порядочно времени. К тому же Тильт никогда не перегружает ее на длинных переходах… работой. Но ты свою пасть можешь заткнуть сразу. Если только подойдешь ко мне или Тэйв, хозяин о тебе позаботится. О, еще как. Так что если думаешь посластиться за пустой тулес — лучше выпрыгивай на ходу. Мы здесь работаем. А женщин будешь искать в Себере, если, конечно, они не лишатся чувств при виде тебя.

Она не столько была зла, сколько была самой злостью. Бледная, с тонкими, остро очерченными губами и горящими темными глазами, худая и жилистая, она смотрела на него с нескрываемым презрением. Крэйн в который раз увидел себя со стороны, словно успел словить соскользнувшее с ее глаза собственное крошечное отражение. Она видела его бесполезным мешком с костями, пустой покупкой своего хозяина, грязным и больным тайлеб-ха, которого закинули, как мусор, в последний нальт.

Крэйн почувствовал, что почти ненавидит ее, даже не столько саму эту одуревшую от долгой дороги и голода акробатку, сколько выражение ее лица, этот лихорадочный и острый блеск глаз. Потому что лицо это до боли напоминало его собственное, то лицо, которое смотрело на мир его глазами. Настоящее лицо Крэйна вряд ли когда-нибудь сможет выражать чувства.

— Ладно, не слушай… — Она махнула рукой. — Каждый ест свои лепешки, вот и все. Твоя — быть уродом, моя — рвать руки и ноги, корячиться на песке. А за женщин… Найдешь ты их в Себере, я скажу куда идти. За две горсти олма там и хегга примут, а ты все-таки еще крепкий, хоть и тощий, как сама смерть. Настоящий тайлеб-ха.

— Я больше не пью тайлеб.

— Знаю. Но черные губы ты увидишь в зеркале, даже если вздумаешь посмотреть в него перед смертью. В Себере тайлеб-ха терпят, там мягче, чем в Трисе.

Худая акробатка задумалась, глядя за переплетающимися следами полозьев. Крэйну внезапно бросилось в глаза, что вся она была какая-то опухшая и безвольная, как причудливая человекоподобная кукла, сделанная из старого мешка и набитая олмом. В ней не чувствовалось жизни, в замершей безвольной позе вообще не чувствовалось ничего живого. «И это тоже человек, — с горечью подумал Крэйн. — И тоже наверняка мыслит. О чем?»

— Как тебя зовут? — неожиданно спросил он.

— Тильт тебе уже говорил. Лайвен.

— Давно ты с калькадом?

— Тысячи четыре, наверное. Тяжело сказать наверняка — с такими переездами пять Эно идут за один… Тильт подобрал меня в Калидоре, это небольшое селение далеко за Нерданом, по ту сторону Моря. Оттуда иногда видно берег. Наверное, Себер. — Она смущенно улыбнулась. Но поймала взгляд Крэйна и усмешка превратилась в острую ухмылку, в которой яда было больше, чем в созревшей личинке бальма. — А ты чего пытаешь-то? У самого хозяина спросить боязно?..

— Нет.

— К нему и лезь. — Она поправила на небольшой груди складки талема. — А ко мне нечего. Понял?

— Понял тебя, — покорно ответил он. — Я не буду тебя спрашивать.

Акробатка взглянула на него, и в ее взгляде ему почудилось удивление.

Тайлеб покидал тело неохотно, прошло полных семь Эно, прежде чем Крэйн смог самостоятельно двигаться. Несмотря на то, что шаги были неуверенны и коротки, как у ребенка, а руки предательски дрожали, в голове прояснилось, даже зрение, казалось, восстановило прежнюю остроту.