Уродина. Книга первая. Возвращение блудного Брехта

— Конечно. Нужно начать борьбу с пьянством. Выпить не грех, но меру знай. Идёшь по улице шатаясь, ссышь по углам и блюёшь ещё там же, пойдём, родимый, в вытрезвитель или холодную, проспишься к утру, отгребёшь десяток плетей, штраф выплатишь и пей снова, если задницы и кошелька не жалко. А вот тех, кто пьяному водки продал, если такие выявится, пороть рядом и штрафовать прилично. А деньги на тренировку ваших бойцов потратить. — Брехт почесал переносицу. Стоить ли говорить? Ладно, хуже не будет. — И вот ещё, что Андрей Иванович. Вам нужно взять под особый надзор, под крыло, публичные дома. Там барышням кавалеры по пьяной лавочке, и чтобы впечатление произвести, много чего выбалтывают посетители. Особенно надо обратить внимание на дорогие, для богатых клиентов. Там информация пожирнее. Нужно содержателей таких салонов поймать на чем противозаконном и на крючке держать. Или даже вообще взять в штат такого человека и помогать ему. Конкурентов его гнобить, даже сажать и в Сибирь отправлять. И иметь в виду, что в Польше болтают тоже. Нужно найти человечка и помочь ему открыть публичный дом в Варшаве… и Кракове. И наладить с ним курьерскую связь.

— Иван Яковлевич, вы — страшный человек. — Хохотнул Ушаков. — Вы сами-то не цесарский шпион? Шучу. Только мысли мне ваши нравятся. Создать свои публичные дома…

— Есть такая поговорка у курляндцев, не можешь предотвратить бунт — возглавь его.

— Отличная поговорка. Удивительная страна Курляндия.

Событие тридцать второе

Бог умер, Бог должен умереть, потому что человек не может выдержать такого свидетеля.

Фридрих Ницше

Лошадям тяжело. Слонам, вообще, кердык. Там, по слухам, может и позвоночник сломаться. А бегемотам? Ой-ё-ёй! Там матёрые самцы весят около трёх тонн. Самки полегче, но матёрые… Бывают самки матёрыми? Но, пожившие уже и хорошо питающиеся, весят под две тонны. И как тут заняться воспроизводством. Бегемотиков заделать. Ужас ужасный.

И Брехту не сильно легче. Этот боров, который Бирон, отъел ряху на государственных харчах. Стольник точно с гаком весит. Пусть будет сто десять кило. При росте почти сто девяносто сантиметров — это, на первый взгляд, не так и много. Так это на взгляд. А вот на ощупь — совсем другой коленкор.

В общем, затащила Анхен выполнять Бирона супружеский долг. Только не на супругу затащила, а на себя. Это был квест. Брехт справился. Исполнил. Никакого удовольствия. Именно долг. Пыхтели, сопели, даже в конце простонала чего-то императрица. Типа: «Зая моя золотая». Да уж. Зая! Мать её. И его тоже. Ужас ужасный. Нет других определений. Все остальные матершинные.

Брехт и до этого собирался сбросить килограмм тридцать. Ну, это так — в зеркало глядя. Острой-то необходимости нет. А вот теперь есть. Вернувшись в комнату к себе, Иван Яковлевич лёг на перину и задумался. Не думалось. Нужно сбрасывать вес. Вот все думки. Нужно тратить калории и поменьше их в себя запихивать. С первым пока никак. Только хотел пару часиков в день поскакать со шпагой и Иваном Салтыковым, как нарисовались поединщики. При поединках столько энергии не потратишь. Это не самбо. Тут нужно быстрее закончить этот поединок. Всё же железяка в руках у противника — травму получить — нефиг делать, а если в лицо прилетит, то и уродом или трупом стать легко. Можно бы отъехать на коне куда-нибудь в поле и там побегать, но проезжая из Москвы в Измайлово Брехт понял, что не просто будет. Май. Посевная у людей. Все в поле, прямо кишит людьми вокруг дороги. Пашут на мелких лохматых лошадёнках, сеют зерно, раскидывая из лукошка руками, всё, как в исторических фильмах.

Остается для тренировок только комната. Можно поотжиматься, поприседать, наклоны всякие поделить и даже улечься на вытоптанный персидский ковер и пресс покачать. Почему не сейчас? Брехт улёгся пузой на ковёр и стал отжиматься. Тринадцать раз. Мать вашу! Попробовал приседать. Получалось, только придерживаясь рукой за стол, придвинутый к стене. Письменный. Сегодня на нём три указа Брехт написал. После приседаний Иван Яковлевич снова плюхнулся на ковёр и опять начал отжиматься.

— Эрнст, ты что делаешь? — и не услышал, как дверь в комнату императрицы открылась и она на пороге нарисовалась. Ночи лунные и в большое довольно окно достаточно света попадает. Согнувшись в дверях, они около метра семидесяти в высоту (Брехт уже раз десять головой ударился) стояла в длинной ночнушке Анна Иоанновна.

— Блин блинский, спалился! — это про себя.

Иван Яковлевич поднялся с антикварного ковра. Он тоже был в ночной шёлковой рубахе. Хотел давно себе сшить хоть кальсоны что ли, но руки не доходили, да и не было швей под рукой. А теперь опять из Москвы уехали и опять швей под рукой нет. Донашивал за Бироном, что есть.

— Видение мне было, Анхен.

— Видение? — Иоанновна стала креститься со скоростью пулемёта системы Максима. По тысячи крестных знамений в минуту.