Уродка

— Известно тебе, что занятие проституцией уродкам строго запреще­но?! — спросил он, вроде и безразлично, но с какой-то скрытой угрозой в голосе. — Особенно за пределами резервации!

Я так и похолодела. Конечно же, я знала об этом запрете. И все урод­ки знали. Но занимались, ежедневно рискуя и хоть как-то зарабатывая этим себе на жизнь.

— А знаешь, что тебе за это грозит? — уже с явной угрозой в голосе поинтересовался жандарм.

Я знала и это. И мама знала. И обе мы отлично понимали, что оправ­даться нам никак не удастся, потому, что тот, кто все доложил жандарму, конечно же, не стал описывать, как маму ударили по лицу, и как я выры­валась и кричала...

Но жандарм почему-то медлил, и мама, наконец-таки, поняла истинную причину этой его медлительности. И, выхватив из кармана деньги, подобранные на земле, тотчас же ловко сунула их в руку пред­ставителя власти. А тот, не менее ловко сунул их в свой нагрудный карман.

— Ладно, проваливайте! — сказал он почти добродушно. — Или, нет, постойте! Ну-ка, покажите, что тут у вас?

Поставив корзину на землю, мама тотчас же ее раскрыла. А жандарм, нагнувшись, принялся неторопливо осматривать изделия.

Люди покупают изделия мутантов, потому что сами не в силах соз­дать ничего подобного. Их руки не такие гибкие и ловкие, как наши, да и количество пальцев на руках у людей куда меньше.

— Ну что ж, — пропыхтел жандарм, вновь выпрямляясь. — Чтобы вам не тащить все это обратно, покупаю все! Вместе с корзиной.

И он взял нашу корзину. А в ответ сунул нам наши же деньги. Те самые, что мама отдала ему чуть раньше.

Это было чудовищно несправедливо, но мама крепко сжав мою руку, как бы приказала этим: «молчи!» И я смолчала, и даже поблагодарила жандарма униженным поклоном.

— Все равно, это был удачный день! — сказала мама, когда мы уже подходили к ржавым, густо обнесенным колючей проволокой воротам резервации. Потом она молча возвратила охраннику пропуск вместе

с обязательной монеткой, и мы пошли дальше. И не разговаривали до самого нашего дома.

Но когда я и дома продолжала упорно молчать, мама всерьез забес­покоилась.

— Ну, чего ты?! — спросила она, садясь рядом со мной на топчан и об­нимая меня за плечи. — Расстроилась из-за тех пьяных придурков? Плюнь и забудь!

— Как же я могу забыть, ма? — сказала я, вставая и подходя к тускло­му, треснувшему по краю зеркалу, висевшему на стене. — Ведь они даже отказались насиловать меня, настолько я им была противна!

— Ты расстроилась из-за того, что тебя не изнасиловали? — удиви­лась (правда, несколько ненатурально) мама. — Ты из-за этого так пере­живаешь?

— Не надо утрировать, ма! — крикнула я, чувствуя, как подкатывается к горлу какой-то тугой соленый комок. — Ты прекрасно знаешь, о чем я!

— Знаю, — тихо проговорила мама и вздохнула. — Не наша вина в том, что мы... что мы не такие, как все... что мы...

— Что мы уроды, ты хочешь сказать?! — закончила я за нее, внима­тельно и безжалостно рассматривая в тусклом зеркале собственное свое отражение.

Отражение мутантки, уродки, чудовища!

Эта жуткая шерсть на голове! И сколько ее не сбривай, все равно хорошо заметно, что она тут была, есть и всегда будет!

И эти руки с пятью пальцами на каждой, когда у нормальных людей их всего только три! И эта мягкая кожа без чешуи! И большие глаза с круглыми, а не щелевидными зрачками! И ушные раковины, что так безобразно торчат в стороны!

И эта постоянная и такая ненормально высокая температура тела, из- за которой люди особенно нас презирают!

— Уродка! — прошептала я, прижавшись горячим лбом к прохлад­ной глади стекла и крепко зажмурив глаза, чтобы только не видеть в нем мерзкого своего отражения. — Уродина!