«Уродливое детище Версаля» из-за которого произошла Вторая мировая война

Межвоенная Польша так расстаралась в культивировании ненависти к себе среди украинцев (а она экстраполировалась на ненависть ко всему польскому), что отголоски тех далеких событий и по сей день дают о себе знать, особенно среди людей старшего поколения. Автор данных строк родился и вырос на Волыни и неоднократно был свидетелем продолжающегося украинско-польского противостояния. Например, когда женился мой товарищ (раньше вместе занимались бизнесом, он крестный моего сына), имеющий польские корни, то свадьба едва не превратилась в побоище 60—70-летних стариков. Родня со стороны жениха всего лишь затянула польскую песню вполне нейтрального содержания (что-то о молодой семье, в русле пословицы «родить сына, построить дом и посадить дерево»). Но польское слово само по себе спровоцировало агрессию…

Таким образом, межвоенная Польша на протяжении двух десятилетий своего существования проводила абсолютно неадекватную политику внутренней дезинтеграции, настраивая проживавшие на ее территории национальные меньшинства против своей государственности. Т. е. по сути уничтожала сама себя изнутри.

Польша давала убедительные аргументы внешним силам ставить под вопрос польскую государственность в имевшихся на тот момент границах — так же, как перед и в ходе Первой мировой войны ставилось под сомнение существование империй (например, Австро-Венгерской), владычествовавших над стремящимися к национальному освобождению народами. Тем более что этими внешними силами выступали не просто соседние с Польшей государства, но набиравшие силу державы немцев, украинцев, белорусов — народов, испытывавших в Польше национальный гнет.

И если обеспечение прав национальных меньшинств в государствах, образовавшихся после Первой мировой войны, самими же странами Запада было определено в качестве одного из ключевых условий предотвращения новой мировой бойни, то Польша сделала все, чтобы его разрушить.

Какую же надо было вести национальную политику, чтобы многие граждане Польши (и не только немецкого происхождения) встретили как освободителя даже такое чудовище, как Гитлер!

Грабский (Grabski) Станислав (05.04.1871-06.05.1949), польский экономист, политический и государственный деятель. В 1921 году член польской делегации в Риге на переговорах о заключении Рижского мирного договора. В 1923 и 1925–1926 годах — министр образования и религии. Проводил политику полонизации национальных меньшинств. После майского переворота 1926 года отошел от политической деятельности, занимался научной работой. Во время Второй мировой войны был арестован советскими властями и находился в заключении. После заключения договора Сикорского — Майского освобожден и выехал в Лондон, где сотрудничал с польским правительством в изгнании. В 1945 году возвратился в Польшу.

ПЛЕЧОМ К ПЛЕЧУ С ГИТЛЕРОМ

В такие дни поляки собирались помечтать о своих заморских колониях.

Геринг и Бек с дамами.

«Рыбак рыбака видит издалека», или Как Польша спелась с третьим рейхом

Межвоенная Польша — это государство с морем амбиций при минимуме амуниции. Даже неадекватный человек подобного толка может наворочать много дурного. А что уж говорить, если такого рода неадекватностью страдает целое государство.

Польская государственная и политическая элита, витавшая в облаках «величия Речи Посполитой», имела совершенно ложные представления о роли и месте Польши в европейской политике, о ее реальных возможностях и потенциале. Британский министр иностранных дел Э. Иден после одной из бесед со своим польским коллегой Ю. Беком как-то отметит, что представления последнего о политике «были бы верны для министра державы, равной по весовой категории какому-либо возможному противнику», добавив, что «он (Бек. — С. Л.) должен был лучше осознавать слабость Польши»[178].

Но Польша не только не видела и не желала даже думать о своей слабости, она исходила из прямо противоположных соображений о себе как сильной и могущественной державе!

Польские претензии на право вершить судьбы европейской и даже мировой политики наравне с великими державами того времени вроде Франции или Великобритании не были подкреплены ни значимым экономическим, ни существенным военным потенциалом. Но тем не менее Польша мнила себя супердержавой, имея к тому не более оснований, чем гиена может претендовать на роль царя зверей.

Не в последнюю очередь это определялось фигурой Пилсудского, убежденного польского шовиниста и авантюриста по складу характера. И не только его. Вся польская элита того времени исходила из принципа sacro egoismo — «священного эгоизма наций» — лозунга итальянских фашистов, выдвигающего на передний план великодержавные националистические интересы.