Урок

Конечно, суд есть суд, и что бы он ни разбирал, ему нужны не чувства, а доказательства, и было бы несерьезно настаивать на том, что надо вот бездоказательно, из одних высоких побуждений, удовлетворять любые пожелания потерпевших. Но негуманно, несолидно, в конце концов, скрупулезно разбираться в том, нужно ли тяжелобольному дополнительное питание и нужны ли ему дорогостоящие лекарства, и хорошо ли, что он был не один, а два раза на курорте, и отменять уже существующие решения, и направлять опять потерпевшего на обследования, и заставлять его опять обходить аптеки. Негуманно и несолидно.

И, может быть, стоит в качестве юридической нормы ввести возмещение не одного лишь материального ущерба, но и морального вреда, когда виновный по судебному решению выплачивает особую сумму (помимо суммы на лекарства, лечения и т. д.) за боль, за унижение, за страдания самого потерпевшего и его близких. Довод, что это не измеряется деньгами, меня мало убеждает. Это действительно нельзя измерить и оценить всем золотом мира, как нельзя оценить и измерить подобным образом радость, вдохновение и любовь. Но так же, как мы щедро вознаграждаем тех, кто дарит людям радость, надо взыскивать полной мерой с тех, кто несет боль. В сочетании с гуманизацией наказаний по Уголовному кодексу разве не будет это разумной мерой?

Формулу «виноват — посадят» пора заменить иной, более современной: «Не посадили, но виноват». Тогда попросторнее будут колонии и потеснее человеческие отношения.

Гуманизация наказаний без гуманизации человеческой личности (речь у нас идет о личности осужденного, или оштрафованного, или подвергнутого воздействию «общественных мер») — вот без гуманизации этой личности мягкость наказаний и влечет за собой порой последствия непредвиденные…

Пока Щербаков лежит в мединституте, мы решили побеседовать с Самойловым.

— Не будем ему платить… — отрубил он. — Травму получил не по нашей вине, а при падении на асфальт, надо понимать юридические тонкости. Мы работаем и отрывать от себя не будем. Хочет лечиться — его дело. Государство поможет…

Хотя Самойлов и Маркин люди абсолютно не религиозные, но отношение у них к государству чисто религиозное, как к некоему божеству, которое все может и все должно. И если божество оплатило нечто не на все сто процентов (например, путевки в санаторий, но не дорогу туда и обратно), то это уже нарушение высшего порядка.

Щербаков вышел из больницы с тем же печальным заключением, которое разные — без числа уже — комиссии давали раньше. И аптеки, куда послал запросы адвокат, сообщили, что лекарства отпускались. И все остальные документы оказались в порядке. Но чего это стоило!

И опять был суд — не в Муроме, а в Меленках. Казакова больше не выбрали в судьи, а не доверять новому судье, Стародубцевой, у Щербакова оснований не было. И опять зачитывались рецепты, заключения врачей, подсчитывались рубли, подсчитывались копейки. Суд вынес решение взыскать в пользу потерпевшего с Маркина и Самойлова четыреста тридцать три рубля пятьдесят шесть копеек (если читатель помнит, то Муромский суд удовлетворил иск в размере трехсот рублей).

Когда решение зачитали, раздался уверенный бас:

— Незаконно! Опротестуем!

Это обещал Маркин-отец.

А недавно я получил от Володи Щербакова письмо.

«Мучения мои не кончились, — писал он, — после решения суда, год уже миновал, я получаю деньги только с Самойлова. А Маркина тогда в Меленках не было, ему послали лист туда, где он находился. Сейчас Маркин вернулся, а лист не нашел его в дороге и, говорят, потерялся совсем… Был я у судьи Стародубцевой. Она говорит: „Дубликат не могу выдать, потому что Маркин опять уехал, а без него нельзя, может, он вам заплатил уже хотя бы пятьдесят копеек, и вообще вы ко мне не ходите, мешаете работать, и ваше появление выбивает меня из себя на целый день“.»

«Сил моих больше нет…» — это слова не судьи Стародубцевой, а самого Щербакова.

Вот они, плоды «некомпетентного гуманизма»… Жестокие плоды.

И тут мне хочется поделиться с читателем одним наблюдением — об отношении к потерпевшим. В сочувствии к ним нередко ощутимо у иных должностных лиц какое-то раздражение, в коем угадывается мысль: «Что за тяжелые неудачники!» Все у них не как у людей: и падают бездарно, и в суде не могут выиграть дело, а когда выиграют, документы исчезают…

Заманчиво гуманизм распространить на виновных больше, чем на потерпевших.

Если ты потерпевший, то должен терпеть все, терпеть до конца. Потерпевший — терпи!

Омрачают нам потерпевшие радость от торжества гуманизма.