Урок

Художник-оформитель Херсонского судостроительного завода Анатолий Полторацкий зашел на станцию переливания крови по своим донорским делам – дело не срочное, мог прийти, а мог и не прийти: случайность. Его вдруг спросили: а может ли он дать свой костный мозг погибающей девочке? Анатолий, не задумываясь, ответил: «Да».

Вернувшись в общежитие, он, после душа, пораньше лег спать. Утром, ровно в девять, пришел. Надел больничное белье – темно-синюю куртку с такими же брюками и тапки с мятыми стоптанными задниками. Через стеклянную дверь он видел, как в соседней комнате о чем-то говорили пятеро в белых халатах в масках, вокруг подвешены были пробирки, шланги.

– Пожалуйста, донор,– пригласила сестра.

Анатолий лег на высокий, крытый белым стол. Анестезиолог сделал укол в левую руку. Игла не хотела держаться, кто-то подошел, ввел ее глубже и закрепил лейкопластырем. Открыли краник слева, и из коробочки потекла, разливаясь по телу, горячая, жгучая жидкость. Показалось, будто стискивают жгутом. Ему закрыли глаза. Чей-то голос: «Можно начинать». Дали кислородную маску. Послышалось неприятное жужжание, словно заработала бормашина. Прикоснулась к груди игла... Он хотел попросить не так часто перекрывать кислород, чтобы сделать глубокий вдох и приготовиться к боли, но не было сил. Попробовал пошевелить пальцем и не смог. В голове мелькнуло: а вдруг из этого состояния он никогда не выйдет?

– Реже отключайте кислород,– попросил мужской голос.

После первого прокола кто-то сказал разочарованно:

– Боже, только десять кубиков!..

Он знал, что нужно 170. И подумал, сколько же еще терпеть...

Через несколько минут врач открыл ему один глаз и сказал: «А он ведь все слышит, все понимает...»

...Когда сделали последний, двенадцатый прокол, анестезиолог предупредил:

– Держите руки и ноги, сейчас у него будут судороги.

Весь день после операции он проспал. Сестра предупредила всех в палате: тише, ему нужен покой. К вечеру, проснувшись, почувствовал приятную мышечную боль, давно знакомую по велосипедным тренировкам в днепропетровском «Спартаке». Вечером он еще не мог держать ложку. В открытую дверь палаты заглянула Наташа – кудрявая, застенчивая, с большим белым бантом. Анатолий подмигнул ей, она улыбнулась и исчезла.

Наутро его навестила Наташина мама. Положила на тумбочку цветы, яблоки, мандарины.

Я попросил Аллу Саввичну Пелипас:

– Перечислите всех, кто причастен к Наташиному выздоровлению, всех – врачей, сестер, нянь.

– Много их,– улыбнулась она,– двадцать девять человек.

Быстро назвала, будто заранее подсчитала.

– А сколько человек работает в отделении?

– Двадцать девять...

После трансплантации девочке надо было сделать еще одну сложную операцию. Надежда Трофимовна, повидавшая дочь вроде как и на том свете, и на этом, звонила мужу: плохо дело.

А в это время главный хирург области Виталий Иванович Гордеев, снимая халат, устало говорил:

– Если не выживет, я ухожу из хирургии...

Все поняли: должна жить.

Ни одной другой науке в мире, кроме медицины, не достается столько горьких упреков и столько горячих благодарностей. Иногда наука эта бессильна, иногда – всемогуща. Иногда думаешь – как отстает она от времени. Иногда счастливо веришь – как хорошо, что она поспевает за ним. Еще десяток лет назад Наташу не вылечил бы никто.

Сейчас об ее исцелении можно рассказывать, не волнуясь за судьбу девочки. Я смотрел школьный дневник второклассницы Наташи Бойченко. Природоведение – 5, рисование – 4, чтение – 3. Читает она пока неважно, плохо читает. А вот по физкультуре у нее – 4. Честно говоря, если бы была даже двойка, я бы порадовался за Наташу: раз имеет оценку по этому предмету, значит, можно ей заниматься физкультурой! И еще графа – «число пропущенных дней»: в трех четвертях – один. Просто слегка простудилась.

...Можно сделать услугу, добро, можно совершить подвиг, зная, что ты – единственный на рубеже, только ты, и рядом – никого. Но вот недавно узнал Анатолий, что на тот высокий белый стол могла лечь Надежда Трофимовна...

– Если бы знали вы тогда, что мать Наташи отказалась, подставили бы свою грудь под иглу?

– Тем более бы не задумался. Тем более.

Светлый человек – Анатолий Полторацкий. С судьбой необыкновенной. В этой судьбе – истоки его доброты и человеческой надежности.

Ни фамилии своей настоящей, ни отчества он не знает. Хоть до боли напрягай память – не восстановить даже крупицу родства. Знает только – родился в 1940 году.

Помнит дом с двумя крыльцами и двумя хозяйками в нем. На соседнее крыльцо выходит молодая женщина с распущенными волосами и потягивается на солнце. Ее звали Галя.

Еще помнит налет фашистских самолетов, его закутали, повели в землянку, там горел фитиль. А утром досыта накормили хлебом с вареньем, и какая-то женщина сказала: «Пойдем». Шли косогором, внизу текла река. Привели его в деревянный сарай, сказали: подожди. И ушли. Он ждал почти целый день, потом одному стало страшно, и к вечеру он, малыш, вышел, засеменил наугад. Попалась навстречу девочка, она прижимала двумя руками к груди кусок хлеба с довеском. Довесок протянула ему.