Урок

Осипова. Поездки на юг, пианино для дочери… Во время суда я не раз думала о том, что, может быть, пора выработать новые критерии благополучия и неблагополучия в оценках семей… А может быть, и в оценке развития городов, подобных нашему? Но если быть точной, то последняя мысль возникла у меня не в первые дни судебного разбирательства, а в последующие, когда мы допрашивали тех, кто наблюдал.

Глава третья О ТОМ, В ЧЕМ НЕ УДАЛОСЬ РАЗОБРАТЬСЯ ДО КОНЦА

За несколько дней до начала судебного разбирательства к Осиповой, в ее маленький кабинет, вошел мужчина неопределенного возраста — так часто выглядят люди, которых резко состарило горе.

— Инженер Ромашов, — отрекомендовался он. — Хочу узнать: могу ли нанять адвоката для сына?

— Не нужен ему адвокат, — объяснила судья, — он ведь не подсудимый, а свидетель. Он ведь не бил, наблюдал. И ему пятнадцать, не достиг возраста, когда наступает ответственность по статье за неоказание помощи.

— Но я бы хотел, чтобы рядом с ним был в суде адвокат, — настаивал Ромашов.

— Рядом с ним в суде по закону будете вы, — объяснила Осипова.

— Чем я могу ему помочь? — удивился Ромашов.

С самого начала, как только это дело было передано в суд, а пожалуй, и до этого, когда Осипова о нем узнала не из документов, а из разговоров в городе, особенный интерес, а точнее, особенную тревогу вызвали у нее не те, кто бил, а те, кто наблюдал. Эти двадцать мальчиков. Ей казалось, что они поставили перед ней острую и неожиданную загадку. Надо заметить, что мальчиков в этом городе любила она больше, чем девочек.

Ее подкупало то сочетание мужественности и мягкости, умственных интересов и эмоциональной утонченности, которое она порой в них угадывала. Ей импонировало их чувство собственного достоинства, юмор, изящество, сила.

В этом городе, где были незнакомые люди, но почти не было незнакомых лиц, у нее появились избранники, любимцы, которым она, не ведая, как их зовут в действительности, давала про себя вымышленные, порой странные имена. Одного из них она назвала, например, «мальчик из Зазеркалья»: однажды она услышала, как он, сидя под облетающим тополем, читал малышам Льюиса Кэрролла — «Зазеркалье». Ее путь на работу лежал по утопающему летом в зелени микрорайону, где жил этот стройный и высокий мальчик с мягким и задумчивым лицом; он читал малышам, играл с ними в шахматы, показывал, как надо ставить туристскую палатку, он излучал доброту. И был немного странен — порой поверх малышей торжественно, царственно посматривал вокруг, улыбаясь чему-то.

Ромашовых вызвала Осипова в зал на четвертый день. Мысль о тех, кто наблюдал в лесопарке дикое действо, ни на минуту не оставляла ее первые три дня работы. Не то чтобы она ожидала от их показаний чего-то особенного, непредвиденного — ей важно было увидеть и услышать этих мальчиков, чтобы понять их суть, разобраться в деле до конца. Она оказалась перед уникальной ситуацией, когда события формировали не те, кто действовал, а те, кто, казалось бы, пассивно наблюдал. Это был тот редчайший случай, когда понимание личности свидетеля становилось более важным, чем понимание личности подсудимого. И она к тому же не была уверена, что к моменту, когда наступит очередь мальчиков давать показания, войдет в зал хотя бы один. Из одиннадцати, вызванных к началу судебного разбирательства, явились лишь семь; родители и дальние родственники остальных уведомили, что те уехали отдыхать или больны. И Ромашов-старший заверил суд, что Женя нездоров, но, может быть, через три дня выздоровеет. За первые дни работы заболели еще трое и трое уехали к умирающим бабушкам и умирающим дедушкам. Собственно, оставался один — Виктор Мишутин. И была нетвердая надежда, что выздоровеет Женя Ромашов. Он выздоровел на четвертый день.

В зал он вошел за Ромашовым-старшим, низко опустив голову, и, лишь когда они подошли к судейскому столу, она увидела его хорошо, узнала в нем «мальчика из Зазеркалья».

Осипова растерялась. Он?! И, видимо, от растерянности обрушилась на мальчика с несвойственной ей излишней эмоциональностью:

— Как это понимать? — волновалась она. — При вас избивали девочку, ее могли забить насмерть, а вы наслаждались, как в цирке. Ее бьют, а вы уставились.

— Я первый раз видел такое, — лепетал Женя Ромашов.

— Если человек элементарно порядочен, он не может никогда это видеть — ни в первый, ни в последний раз.

— Я растерялся.

— Растеряться можно на пять, на десять минут, а не на час! А ваш сын, — обратилась она к Ромашову-старшему, — наблюдал с удовольствием целый урок и перемену. Вам было интересно? — подалась она опять к Жене. — Интересно вам было?!

Женя молчал. На лице Ромашова-инженера была написана тоска но адвокату. И Осипова мгновенно успокоилась, она сообразила, что, дав волю эмоциям, ничего не поймет. А надо было понять, разобраться.

— Вам было интересно? — повторила она, собираясь с мыслями. И задала новый вопрос: — Это вы любите играть с малышами в микрорайоне?

— Он! — ответил радостно Ромашов-отец.

— А почему играете? — допытывалась Осипова.