Урок

И все же при всем моем согласии-несогласии с доводами моего воображаемого оппонента есть в них безусловная неоспоримость. Есть в них один момент, возвращающий нас к возвышенно-добрым письмам, полученным после опубликования «Исповеди одинокого человека». Там в желании помочь далекому, неизвестному был романтизм доброты — с характерной для романтизма дальнозоркостью, не видящей порой тех, кто живет и страдает рядом. Читая эти письма, я хотел обратиться к хорошим людям, которые их писали: посмотрите вокруг — и вы увидите, что не нужно искать за тридевять земель человека, нуждающегося в вашем душевном тепле. Но романтическая доброта (я не хочу умалять ее красоты и ценности) часто невидяще безразлична к тому, что рядом. Ей хочется разрешиться в чем-то небудничном.

Вот так и возникает за незримой чертой ничейная земля, она возникает потому, что доброта наша нередко обращена или в романтическую даль, или на нашу семью в широком или узком понимании семьи.

На этой ничейной земле лежит женщина в арыке, кто-то опаздывает на похороны, кто-то одиноко тоскует в больнице…

Неоконченная история

Хорошие люди не любят, когда о них пишут. Но писать о хороших людях надо. О них надо писать для того, чтобы не утрачивалась вера в человека, и для того, чтобы хороших людей становилось больше.

Писать о добре нелегко. Легче писать о зле. Может быть, потому, что оно ярче, эффектнее, живописнее, что ли.

Леди Макбет ослепительна; Дездемона сама боится быть ослепленной.

Живописность зла и делает его более легким, более выигрышным в изображении.

Зло остросюжетно; добро избегает острых сюжетов, оно укромно, оно не хочет быть на виду. Одна из героинь данной неоконченной истории полагает, что в этом уязвимость добра.

…Несколько месяцев назад заехал ко мне домой один старый писатель, живущий постоянно за городом и бывающий в городе лишь редкими наездами. Он заехал ко мне, чтобы посоветоваться по поводу одного письма, полученного им из села близ Воронежа. Письмо было совершенно отчаянное. Написала его двадцатилетняя Лида Д.

«Если хорошие люди, — читал я, — существуют не только в Ваших романах, но и в самой действительности, то я могу на что-то надеяться, а если нет, то — нет. Я больна и одинока. Я больна с четырнадцати лет, боль то наступала, то отступала. Я боролась с ней, даже стала студенткой пединститута. Но мне хуже и хуже. Не надо говорить, что человек должен терпеть. Не надо. Я больше терпеть не могу. Маму разбил паралич, она не выдержала, от папы почти ничего не осталось. Я совершенно одна. Мне нужны хорошие, добрые люди, нужен хороший нейрохирург. Я хочу, чтобы мне вернули веру в человеческую доброту, потому что, когда я последний раз лежала в больнице, меня никто не навещал. Я не могу быть больше одна.

Лида Д.»

Старый писатель, получивший это письмо, был немного растерян.

— Посоветуйте, что делать. Кому написать? Я чувствую себя, говоря честно, беспомощным… Вы документалист, у вас в подобных делах опыт, видимо, более богатый.

Я подал ему одну идею, он отнесся к ней с недоверием поначалу. Но я настаивал, и мы начали думать.

Идея состояла в том, чтобы помимо традиционных, общепринятых в подобных экстремальных ситуациях мер (обращений в соответствующие областные ведомства, к медикам, в пединститут, где училась Лида и т. д.) перепечатать письмо из Воронежского села в нескольких экземплярах и разослать их в разные города, разным людям, о которых нам известно точно (известно от них самих), что они испытывают неотложную потребность кому-то деятельно помочь, реально облегчить чью-то участь. В этом общем виде идея у старого писателя не вызывала сомнений. Они относились к выбору людей, которым мы и должны были послать письмо девушки. Или — шире — к направлению поиска этих людей.

Он полагал это направление в данной ситуации несостоятельным, мягко говоря, излишне романтическим, а если жестко и начистоту, то ложным.

К кому же посоветовал я обратиться?

В те дни стол мой был завален письмами читателей, полученными после появления в «Литературной газете» «Исповеди одинокого человека». Автор этой исповеди, испытав ряд жизненных крушений, пытался разобраться в собственной судьбе и душевном хозяйстве и понять, почему он несчастен, одинок и непонят.