Урок

— Ты, брат, мрачно настроен. Я думаю, что это твои нервы не пришли ещё в порядок после болезни… А здесь, от созерцания Дины и Брусенцова, они вряд ли и наладятся.

— Опять… — сердито произнёс Константин Иванович.

— Ну, не буду, не буду. Но только ещё одно слово. Послушай меня, от чистого сердца посоветую тебе: уезжай ты отсюда, найди предлог и уезжай. Нельзя человеку, заболевшему лихорадкой, лечиться возле болота.

— Вот это ты правду сказал. Я и сам так полагаю, — задумчиво ответил Константин Иванович.

Со стороны села доносилась песня и звуки гармоники. Слышно было, как по двору проехал тяжёлый рессорный экипаж.

XX

Утром привезли почту. Было письмо и Константину Ивановичу. Товарищ по курсу сообщал, что отложить экзамены на осень никому не разрешили. Ничего другого и ожидать было нельзя, и потому известие это не поразило. Совсем внезапно в голову пришла другая мысль, солгать, что это письмо от отца, который будто бы заболел, и объявить Ольге Павловне, что необходимо завтра же уехать.

Константин Иванович поделился этим проектом с Кальнишевским.

— Лжи, во всяком виде, я не одобряю, — ответил он, — тем не менее сознаю, что тебе остаётся или учинить длинную исповедь о своём чувстве к Дине, или уехать без объяснения причин. А потому можно сказать, что и отец болен…

Константину Ивановичу захотелось остаться совсем одному, и до обеда он просидел в пустой беседке. Сложилось глубокое убеждение, что дальнейшее его пребывание в Знаменском будет и мучительно, и унизительно.

«Кто я здесь? Не учитель и не гость. Для Дины я менее интересен, чем Федька. Близость с Кальнишевским и разговоры с ним только расстраивают нервы. С Ольгой Павловной у меня ничего общего нет, а Степан Васильевич и Брусенцов вряд ли даже знают, как моя фамилия. Сидеть же здесь, ради того, чтобы вкусно поесть и потом погулять в чужом парке, опять-таки унизительно, — думал он. — Лучше солгать и кончить с этим наваждением».

Выйдя из беседки, он встретил Ольгу Павловну, которая несла в корзинке осыпавшиеся ещё незрелыми яблоки. И вышло так, что, поздоровавшись, Константин Иванович сейчас же сказал:

— А у меня дома несчастье. Я нехорошее письмо получил…

Ольга Павловна остановилась, подняла голову, и зрачки её расширились.

— Что такое?

— Отец болен.

— Чем?

И так как он не придумал заранее названия несуществующей болезни, то замялся и покраснел, а затем уже нетвёрдо ответил:

— Суставчатым ревматизмом.

— Но ведь это не опасно? — сказала Ольга Павловна и ещё выше подняла голову.

— Нет, если деятельность сердца плоха, то опасно. И я должен уехать…

— Какая жалость однако! Скоро мои именины, у нас так весело бывает в этот день.

— Что делать, но я завтра же должен уехать…

Они снова пошли рядом.

«А что, если суставчатый ревматизм не имеет никакого отношения к сердцу? И почему я выдумал именно ревматизм? — думал Константин Иванович. — Будет очень нехорошо, если к обеду приедет земский доктор и, со слов Ольги Павловны, тоже начнёт меня расспрашивать о болезни отца. Солгать раз легко, но потом тянуть и развивать эту ложь — отвратительно».

За обедом однако доктора не было. И, что очень удивило Константина Ивановича, об его отъезде никто не вспомнил и не спросил, хотя Ольга Павловна, когда наливала суп, сказала так, что все слышали:

— Мне, право, не верится, что вы собираетесь уезжать…

После обеда как и утром опять хотелось остаться одному. Он обошёл самые глухие места парка, чтобы никого не встретить. Поле отделялось от сада глубоким рвом. Константин Иванович сел но краю его насыпи и задумался. Ложь всё ещё неприятно шевелилась на душе.

«Отчего я сказал, что уезжаю завтра? Ведь была полная. возможность попросить, чтобы сегодня же меня отвезли на вокзал, к ночному поезду. И Ольга Павловна наверное это сообразила и поняла, что я солгал. А впрочем, пусть думает, что хочет»…

Спелая высокая рожь волновалась до самого горизонта. И когда по дороге ехал кто-нибудь из крестьян, то видно было только дугу и голову человека. Но вот показались две фигуры, мужская и женская. Всадники приближались, и нельзя было уже сомневаться, что это Дина и Брусенцов. Сначала они двигались шагом, а потом вдруг поскакали совсем близко друг от друга и будто слились в один силуэт.

Константин Иванович встал и ушёл во флигель. Когда наступил вечер, Ольга Павловна позвала его к себе в комнату и стала подробно расспрашивать об отце и его болезни. Он отвечал неохотно и путался. Это было мучительно, и казалось даже, что в комнате слишком жарко и дышать нечем.

Очутившись снова в парке, Константин Иванович сладко вздохнул всею грудью, и опять ему захотелось до самого завтрашнего утра не видать людей и не говорить с ними.