Урок анатомии. Пражская оргия

Прага, 5 февраля 1976

Без четверти восемь меня будит телефонный звонок. – Это я, твоя будущая жена. Доброе утро. Пришла тебя навестить. Я внизу, в холле. Поднимаюсь к тебе.

– Нет, нет. Я сам к тебе спущусь. Речь шла насчет обеда, а не завтрака.

– Чего ты боишься? Почему не хочешь, чтобы я к тебе пришла, ведь я люблю тебя? – спрашивает Ольга.

– Здесь не самое подходящее место. Сама знаешь.

– Я поднимаюсь.

– Ты ищешь неприятностей на свою голову.

– Не на свою, – говорит она.

Не успеваю я застегнуть брюки, а она уже стоит на пороге, в длинном замшевом пальто – похоже, оно прошло с ней войну и окопы, в высоких кожаных сапогах, будто прямиком с огородных грядок. На фоне этих поношенных, грязных звериных кож ее белая шея и белое лицо выглядят волнующе беззащитными – и становится понятно, почему с ней проделывают не самые приятные вещи: замурзанная, нахальная и беспомощная той глубокой, неизбывной сексуальной беспомощностью, которая даже буржуазных мужей с успехом превращала в гордецов в салонах и жеребцов в спальнях. Раз я всего боюсь, все равно, куда идти. Что ж, она не просто идет, она уже пришла: безрассудное отчаяние во плоти.

Быстро впускаю ее и захлопываю дверь.

– Благоразумие не твой конек.

– Никогда о нем не слышала. А к чему ты это сказал? – спрашивает она.

Указываю на медную люстру над кроватью – там, как еще в Нью-Йорке предупредил меня Сысовский, чаще всего устанавливают подслушивающее устройство.

– Находясь в номере, – предупреждал он меня, – думайте, о чем говорите. Жучки спрятаны повсюду. И по телефону лучше ничего важного не обсуждать. Не говорите с ней о рукописи по телефону.

Я продолжаю одеваться, а она плюхается в кресло у окна.

– Ты должен понять, – громко говорит она, – что я выхожу за тебя не из-за денег. Я выхожу за тебя, – продолжает она, указывая на бра, – потому что ты сказал, что полюбил меня с первого взгляда, а я этому поверила и сама с первого взгляда тебя полюбила.

– Да ты совсем не спала.

– Как могла я спать? Я только и думала что о своей любви к тебе, а она и радует, и печалит одновременно. Когда я думаю о нашей свадьбе и наших детях, мне не до сна.

– Давай сходим куда-нибудь позавтракать. Пойдем отсюда.

– Прежде скажи мне, что ты меня любишь.

– Я люблю тебя.

– Поэтому ты на мне женишься? Из-за любви?

– А какие еще бывают причины?

– Скажи, что ты во мне любишь больше всего.

– Твой здравый смысл.

– Но ты не должен любить меня за мой здравый смысл, ты должен любить меня саму по себе. Перечисли мне все, за что ты меня любишь.

– За завтраком.

– Нет. Сейчас. Я не могу выйти за человека, с которым едва знакома… – произнося это, она что-то карябает на обрывке бумаги, – и поставить под угрозу свое счастье, сделав неверный выбор. Мне нужно убедиться. В этом мой долг перед собой. И перед моими старенькими родителями.

Она протягивает мне записку, я читаю. “Не думай, что чешские полицейские хорошо все понимают, даже по-чешски. Говори четко, медленно и громко”.

– Люблю твой ум, – говорю.

– А красоту?

– Люблю твою красоту.

– А тело?

– Люблю твое тело.

– А заниматься со мной любовью?

– Несказанно.

Ольга, указывая пальцем на люстру:

– Что значит “несказанно”, дорогой?

– Что-то, что невозможно выразить словами.

– И со мной спать лучше, чем с американками.

– С тобой лучше всего на свете.

В гостиничном лифте, где помимо нас едут лифтер в униформе (тоже агент полиции, если верить Болотке) и три японца, ранние пташки, Ольга меня спрашивает:

– Ты уже в Чехословакии кого-нибудь отымел?

– Нет, Ольга. Хотя при этом кое-кто в Чехословакии, возможно, отымел меня.

– Сколько стоит номер в этой гостинице?

– Не знаю.

– Ну конечно. Ты ведь богач, зачем тебе знать. А знаешь ли ты, для чего в больших гостиницах ставят жучки, и непременно над кроватями?

– Для чего?

– Подслушивать иностранцев во время секса. Интересно ведь, как женщины кончают на разных языках. Цукерман, как кончают американки? Что они при этом говорят? Научи меня.

Внизу из-за стойки выдвигается администратор и направляется к нам через холл. Вежливо передо мной извинившись, он по-чешски обращается к Ольге.

– Говорите по-английски! – возмущается она. – Чтобы и он понимал! Пусть он тоже услышит эти оскорбления!

Администратор, коренастый седовласый мужчина с казенными манерами и замкнутым, неулыбчивым лицом, ее негодования не замечает, продолжает гнуть свое на чешском.

– Что такое? – спрашиваю у нее.

– Объясните! – кричит она на клерка. – Объясните ему, что вам нужно!

– Сэр, эта дама должна предъявить удостоверение личности. Таково правило.

– А откуда взялось такое правило? – наседает она. – Объясните ему!

– Иностранных гостей мы регистрируем по паспорту. Если чешские граждане хотят подняться к ним в гости, они должны предъявить удостоверение личности.

– Чешские граждане, за исключением проституток! Им ничего предъявлять не надо, только деньги! Так вот, я – проститутка. Забирайте свои пятьдесят крон – и оставьте нас в покое!

Она тычет деньги ему в лицо, он отворачивается.