Урок возмездия

В каком-то смысле это капитуляция, но этого не стоит стыдиться.

Вечером я убираю письма, которые Алекс мне писала. Я связываю их в аккуратную стопку ленточкой цвета слоновой кости и убираю в ящик письменного стола. Я оставляю наше фото, прикрепленное возле открытки, присланной мне Алекс когда-то летом.

Я засыпаю легко и сплю хорошо.

Наверное, даже слишком хорошо.

Глава 24

Я проспала.

К тому времени, когда я спускаюсь вниз следующим утром, все уже успевают позавтракать. Кто-то сразу убегает на факультативы, а Эллис, полностью одетая, свернувшись калачиком на диване в комнате отдыха, спит без задних ног.

Я стою рядом некоторое время, наблюдая. Конечно, я и прежде видела Эллис спящей, но сейчас все как-то не так. Может быть, в человеке, спящем без одеяла, видится какая-то незащищенность. А может, ощущение неправильности возникает потому, что Эллис не из тех, кто засыпает в библиотеках.

Она одета в рубашку с острым воротником, заправленную в брюки. Одна кнопка на рубашке расстегнулась; мой взгляд скользит по выпуклости под белой тканью, поднимающейся и опускающейся в ритме дыхания Эллис.

Я хватаюсь за спинку дивана, чтобы не поддаться искушению наклониться и убрать волосы, упавшие ей на глаза. Не хочу ее будить – вдруг она писала всю ночь.

Лишившись своего привычного места, я иду с книгой обратно наверх, в маленькое гнездышко для чтения, устроенное у окна в дальнем конце коридора на третьем этаже. Занятия в этом семестре только начались – хорошее оправдание не читать ужасы и мистику. Но я ловлю себя на том, что все равно выбираю книгу «Загадочная смерть». Это вовсе не увлечение ужастиками. Это не порочная потребность пугать себя, извращенное покаяние за мои преступления. Я хочу читать книги Сэйерс. Я жажду ее элегантного оксфордского слога, злого остроумия Гарриет Вэйн, ярких ощущений от погони.

Уайатт сказала мне, что настоящим ученым является тот, чья страсть к своему предмету превыше всего остального – страсть, укрепляющаяся вопреки невзгодам. И тот исследователь вновь и вновь возвращается к своей настоящей любви.

Я думаю о заявках в колледжи, которые подавала перед каникулами, о небольших посланиях, отправленных в Принстон, Дьюкский университет и колледж Джорджа Брауна без особой надежды. Будущее казалось чем-то отдаленным и абстрактным, там живет другая Фелисити – мое отражение в зеркале, существующее в параллельном мире, девушка, у которой есть шанс дожить до конца года.

В детстве было трудно представить, что когда-нибудь мне будет шестнадцать. Шестнадцать. Эта дата была наполнена особым смыслом: милое сердцу торжество, машины, макияж, вечеринки с выпивкой и поцелуи, которых я никогда не знала. Только потом мне стукнуло шестнадцать, и несбыточной датой стало восемнадцатилетие.

Когда же мне исполнилось восемнадцать, я уже не могла заглядывать дальше мая. Призрак Алекс, как поднимающийся туман, скрывал вероятность будущего, проглатывая все, что было бы в июне, июле, а затем и в мои девятнадцать. Ни одна из Дэллоуэйской Пятерки не пережила восемнадцатилетия; с чего бы мне избежать подобной участи?

Я послала те заявления, потому что от меня этого ждали.

Сегодня это впервые кажется реальным.

Может быть, Эллис поедет со мной. Мы будем вместе жить на Манхэттене. Днем я буду ходить на занятия в Колумбийский университет, а вечером возвращаться домой к Эллис, склонившейся над пишущей машинкой. Вокруг нее по столу, словно опавшие листья, будут разбросаны записи и недочитанные книги

Когда я выбираюсь в комнату отдыха, чтобы пообедать и передохнуть от дипломной работы, Эллис на диване уже нет. Впрочем, вернулась Леони. Она взгромоздилась за кухонный островок с чашкой кофе и строчит что-то в записной книжке.

– Над чем работаешь? – спрашиваю я, и она немедленно захлопывает книжку, словно не хочет, чтобы я увидела.

Я приподнимаю брови, и после долгого молчания она протирает глаза рукой и качает головой:

– Прости. Я… в общем, я записывала бабушкину историю. В формате романа. Не скажешь Эллис?

– Почему это должно волновать Эллис?

Леони пожимает плечами:

– Я не знаю. Может быть, и не должно. Но… писательство – это ее стихия.

– Эллис не единственная пишет. Если ты хочешь написать о своей бабушке, делай это.

Леони накручивает локон на палец и смотрит так, словно не верит мне. Теперь я знаю Эллис лучше всех и предпочитаю думать, что она бы обрадовалась, увидев, что кто-то еще обнаружил страсть к писательству и сочинительству.

А еще я знаю, что, когда хранишь тайну в сердце слишком долго, она постепенно наполняет его ядом – страх открыться кому-то тоже может отравить. Но когда я наконец рассказала Эллис о своей матери, ей это не навредило.

Она поняла.

– Я хотела попросить тебя кое о чем, – говорю я, набравшись смелости.

Леони медленно кивает.

– Ладно, – произносит она. – Давай.

– Ты была в ковене Марджери, ведь так?