Урок женам

Мне хотелось посмотреть, как он живет, но он, как мне показалось, стеснялся своей квартиры. Однако я была удивлена тем, что там не было беспорядка. Все документы были разложены или подшиты по папкам; он составил великолепную картотеку, благодаря которой он сразу же получал все необходимые ему сведения о любом человеке. Именно поэтому он мог так легко оказывать все услуги. По его мнению, люди вообще плохо организованы, а механизм общества, как он говорит, плохо отлажен. Он любит цитировать строки Лафонтена: «Меньше всего не хватает знаний» — и считает, что важно уметь пользоваться тем, что имеешь. Думаю, что в большей степени это относится к людям, таким же талантливым, как и он: но, когда я говорю ему, что мои знания не много стоят, он не соглашается и говорит, что я умнее большинства женщин, организующих салоны и блистающих в свете. Он говорит это, как мне кажется, искренне, и я просто боясь, что он питает большие иллюзии относительно своей будущей супруги. Лишь бы он их подольше сохранил. Во всяком случае, как только у меня появится время, я постараюсь расширить свой кругозор, чтобы с каждым днем становиться все более достойной его.

Меня волновало, удается ли ему уделять время ведению своего дневника, как мы об этом договорились, и я попросила показать его мне. Нет, не читать, мне просто хотелось на него посмотреть. По правде говоря, я боялась, что он будет тянуть с дневником, но он меня успокоил. Ящик, куда он его положил, по-прежнему надежно заперт на ключ. Он показал мне ящик, но отказался достать дневник даже после того, как я обещала в него не заглядывать.

3 ноября

Вчера мы пригласили на ужин художника Бургвайлсдорфа. Несмотря на ужасную фамилию — даже не знаю, правильно ли я ее написала, — он не немец и не еврей, а достойный уважения простой бедный молодой человек, которому Робер много помогал и который заполонил маленькую квартиру на первом этаже на улице Антен кучей непродаваемых картин. Робер покупает их у него из милосердия, чтобы оказать ему помощь, не раня его гордости. Я сказала Роберу, что он поступает неосторожно, поощряя таким образом неудачника, которому стоило бы порекомендовать заняться чем угодно, только не живописью. Но, видимо, бедняга ни на что другое не способен, а кроме того, он убежден в своей одаренности. Впрочем, Робер упрямо заявляет, что тот обладает «определенными способностями», и мы из-за этого немного поспорили, так как достаточно лишь взглянуть на мазню Бургвайлсдорфа, чтобы понять, что никакой он не художник и что он даже не имеет ни малейшего представления о том, что такое живопись. Но Робер тут же называет имена многих известных художников, которых раньше называли «мазилами». И поскольку он уже начал злиться оттого, что я действительно не находила ничего хорошего в том, что он мне показывал, он безапелляционно заявил:

— Кстати, тебя должно было бы убедить уже одно то, что я к нему так не привязался бы, если бы он был таким никчемным.

(Тем не менее Робер не осмеливается вывешивать весь этот ужас. Он складывает все эти картины в большом шкафу, где я их и обнаружила, поскольку у него в доме мне позволено рыться повсюду.) Робер сказал это с таким высокомерием (впервые он со мной так разговаривал), что у меня слезы выступили на глазах. Он это заметил и сразу же стал очень нежным, поцеловал меня и сказал:

— Послушай, хочешь, я тебя с ним познакомлю? Ты сама решишь, так ли он глуп, как ты думаешь.

Я согласилась — и вот так мы его пригласили.