Уроки

Надо отметить, что большинство из нас уже набили руку на критике — в литобъединениях, в литкружках. Причем по молодости, как водится, мы шли в атаку с открытым забралом, беспощадно, напролом, камня на камне не оставляя от написанного нашим же ровесником (впрочем, каждый из нас прошел через подобное горнило испытаний).

С. в литобъединениях до института не состоял, не печатался даже в районной газете и, кроме одобрительных слов друзей-приятелей на работе, никаких отзывов о стихах не слышал. И вдруг — шквал, ураган, вихрь, буря — что там еще есть из разрушительного? — накатились на его бедную подборку. Почти в каждом выступлении звучало: «коряво», «вторично», «детский лепет», «поэзия не ночевала», «девятнадцатый век», «кому это нужно?», «графоманство»…

В этом же духе высказался и я. А когда высказался, пожалел: «Отчислят же парня».

Ковалев слушал нас внимательно, прохаживался по аудитории взад-вперед, скрестив руки за спиной. Иногда иронично улыбался, покачивая головой. И неясно было, одобряет он очередной разнос или сомневается в доводах выступающего.

Разбушевавшийся вал страстей неожиданно стих — оказалось, что высказались уже все.

Тогда Ковалев прервал свое хождение, встал у стола, опустив на него руки. Сморщил лоб, пошевелил бровями. Сейчас утвердит наш приговор: стихи никуда не годятся.

Он заговорил ровно и спокойно:

— Я слушал вас, ребята, и удивлялся: откуда такая глухота? Мне кажется, что любая критика должна быть доброй, уважительной. Там, где нет доброты, не может быть речи и об объективности. Даже в самых безнадежных произведениях нужно в первую очередь искать доброе, удачное. А у вас получилось сплошное охаивание, хотя стихи не заслуживают этого. Присмотритесь к ним, прислушайтесь. Сквозь их корявость, старомодность, подражательность проглядывают ростки поэзии, и это вселяет надежду в творчество С. — И закончил: — Он, по моему мнению, один из способных в нашем семинаре. Его только направлять нужно, подсказывать, в чем он силен и в чем слаб…

«Вот те на, — изумленно разинули мы рты. — Выходит, весь семинар идет не в ногу, один Ковалев — в ногу?»

Недоумение меня не покидало и после занятия, по дороге в общежитие. Примеры Дмитрий Михайлович привел, конечно, убедительные. Но…

Что — «но»? Мне ведь, признаться, и самому многое нравилось в стихах С. А поддался чужому влиянию. Вдруг, опасался, причислят меня в сторонники и защитники старомодности, детского лепета и — страшнее ничего не придумаешь — графоманства.

«Не пора ли быть осмотрительней, самостоятельней? — сказал я себе. — Ковалев ведь не побоялся один пойти против целого семинара. А почему? Да потому, что свое мнение имеет, и умеет его отстаивать. А я сдрейфил…»

Второй курс, вторая сессия. После обсуждения моих стихов студентами Дмитрий Михайлович подводил черту:

— Я решительно не согласен, будто можно «делать стихи». Хотя из собственной практики знаю, что иногда вынужден делать их. Только такие стихи, признаюсь вам, ни разу не доставили мне даже маленькой радости.

И далее:

— Не верю, что можно научить писать стихи. По себе сужу: ни один совет со стороны, ни одна теория не пригодились мне, когда искал нужное слово, которое должно озарить, оживить другие. Все заранее продуманное, намеченное мешает мне, сковывает, толкает к шаблонности. А вот когда приходит что-то свое, выстраданное, все приготовленное мной напрочь отшелушивалось…

Поразмышлял о творчестве Дмитрий Михайлович, затем взял мою зачетку и поставил мне… условный зачет. Парень-де ты хороший, но к новым твоим стихам это отношения не имеет. Они у тебя сделанные, придуманные. Посему поезжай-ка домой с условным зачетом, а в будущем году посмотрим, какие уроки ты извлек из сказанного мной. Не извлечешь — придется распрощаться…

С тревогой открываю очередной конверт из института. Что в нем? Новая методическая разработка? Рецензия на контрольную? Вытащил листок — письмо от Ковалева. Обращается, как всегда, по имени-отчеству, уважительно. Далее пишет: