Уроки агенту розыска

Потом на танцевальную площадку выбралась пара. Юноша в черной маске был обвешен с ног до головы картошкой, луком, морковью, свеклой и на груди у него болталась дощечка с надписью: «хорошо хоть это есть». Девушка была накрыта пучками из свежей травы. На спине у нее тоже качалась дощечка с надписью: «нет галантереи, походим в лапушнике».

Костя возмутился. На фронтах идут бои, люди кровью может быть в это самое же время истекают, может в атаки идут под пулями. А им, и верно буржуйским сынкам да дочкам, хоть бы что. На это Семен Карпович строго ответил:

— Это уже политика, Константин. А политикой пусть Чрезвычайком занимается. Вот если бы кошелек у кого стянули — мы тут как тут. Так что пусть-ка молодежь бесится себе на здоровье…

И опять как там, на фабрике, остался в душе у Кости какой-то осадок, какое-то недовольство. А вслух ничего и на этот раз не высказал, покорно побрел вслед за старым агентом к выходу — надо было «заглянуть» в один притон, да обойти набережную возле разрушенной гимназии…

В общем воспоминаний о сегодняшнем вечере Косте хватило до самого дома. Но вот стоило лечь в кровать, как словно бы наяву увидел залитую солнцем тропу у реки и парня в желтой куртке и ее, Настю, смеющуюся весело. Куда они шли? Зачем шли? Отодвинул занавеску. Блестело крыльцо у дома Силантия, на красной стене каретника плясали, как яблоки, тени листьев старой березы.

— Маешься, Костюха, — донеслось, заставив вздрогнуть даже, из соседней комнаты. — Видно нелегко тебе. И осунулся. Да и во сне бывает кричишь, ругаешься. Может тебя в тюремную охрану? Паек и там приличный, служба тихая, спокойная, знаю, как третий год в уборщицах. Подумай-ка, а то завтра и поговорю с начальником…

Не ответил, притворился спящим. А сам решил ждать, когда она вернется. Только не заметил, как заснул. Когда проснулся — первым делом глянул на двор. Горела теперь ярко стена каретника, дразнилась глубокими щербинами в кирпичах. И тогда затосковал с большей силой. Решил сегодня же отпроситься у Семена Карповича съездить в село, повидаться.

14

В селе было как и прежде и вместе с тем Костя уловил что-то необычное. Выехала из прогона подвода. На стоге сена — бывший лавочник Камышов. Уставился немигающими сонными глазами:

— Ну, кем теперь величать изволите?

— В уголовном розыске. Агентом.

Сочно влип кнут в мокрую спину лошади. Затрещали гужи — того и гляди кувырком крутанется Камышов с воза.

— Иэх ты, — орал, да так, что во всех переулках было слышно, — еще один комиссар в село явился.

Костя растерялся. С чего бы это так разошелся Камышов?

Разъяснил Петр Петрович Дубинин. Подозвал к себе, увидев Костю из окна. Сидел волостной милиционер за кухонным столом, на котором пел тихонько самовар. Волосенки жидкие да седые слиплись на лбу, блестели, будто смазанные репейным маслом. Тоже как и Камышов первым делом спросил про службу. Вот он обрадовался, услышав ответ.

— Костюха-то наш, слышь, — крикнул жене, громыхавшей в кухне, — тоже как и я, в милиции служит, в уголовном бюро. Это хорошо, — прибавил он, — все подмога. А то тут у нас каша может завариться. Сейчас сходка будет. Приехали из уезда начальник милиции, да военком, насчет мобилизации лошадей. Воевать-то вон приходится как много. А народ, те скопидомы вроде Камышова, да Побегалова, да старосты Кривова, да Епифана, да Семенова уже с утра как белены объелись: мол, грабеж средь бела дня… Так-то бы ничего, пусть орут, да бандой Озимова стращают. В красноармейцах служил даже, а как папу потрясли, так и взялся ходить по лесам, да по кустам, с дезертирами стакнулся. Будто где-то по слухам неподалеку. Грозит, дескать, Озимов перестрелять всех, кто богачей наших посмеет обидеть. Ну, меня смертью он не испугает, повидал всего на войнах-то. А вот за товарищей из уезда побаиваюсь сильно, попадут как куры во щи. Оружие-то у тебя с собой?

— Не дали еще, — смущенно ответил Костя, — учат стрелять пока. Потом дадут.

— Ну, конечно, не сразу такое дело. Сначала проверят кто ты да что, да годишься ли, а уж потом и наган запишут… Ну, все равно ты на сходке будь.

— Ладно, — ответил, перекладывая из руки в руку мешок с бельем для стирки, ландрином, махоркой, с цинковой банкой из-под пороха, в которой привез соль-бузун. А про себя подумал: «Мне-то что эта сходка, у нас лошади нет».

Мать он встретил во дворе, у крыльца. Размешивала на корытечке корм курицам. Обрадовалась, точно год не видела, а как узнала, что сын теперь агент розыска — испугалась:

— Господи, в ткачи хотел… Или не видишь, что творится кругом. Дезертиров полно в лесах.

— Не бойся, — успокоил, — я обученный всему.

Рассказал матери и о том, как он приехал в город, как встретил Александру Ивановну, как устроился на работу, расхвалил своего учителя Семена Карповича. Да поговорить много не пришлось: мимо двинулся народ на сходку. Положил мешок в сени и тоже с матерью пошли к избе старосты, огромному пятистенку. На каменном фундаменте и высоких ступеньках крыльца, в сенях повиснув на подоконниках — все люди. В избе жара, духота, табачный дым, как синий туман.