Семен Карпович шумно выдохнул, как обжегся чаем.
— Нет, это не того теста. Трус, боится тюрьмы страшно, как мне признался однажды. Покажи ему наручники — апоплексический удар хватит. Так что в крупных делах не замешан. Таскает, может, то, что плохо лежит. Я, Константин, вот что надумал, — сказал он, потирая подбородок, глядя рассеянно в стакан, — сходим-ка мы лучше в Соленый ряд, к сапожнику Тимохе. Есть такой инвалид. Вспомнился мне там, на улице, Огурец. Помнишь, может — тот, что дружка пристрелил из револьвера. Так вот, этого Огурца на той неделе Чрезвычайком самого к стенке поставил. Какие-то у него выяснились еще политические делишки. А вспомнилось, что однажды взял я у Тимохи Огурца с Мичурой. Вот как и ты тоже случайно наткнулся на них. Шел по Соленому ряду да и ковырнул носок сапога. А Тимоха-то рядом — дай, думаю, зайду, прихватит гвоздиком в два счета. Зашел, а у него гости за столом, набивают животы. Увидели меня, вскочили, а по рожам вижу, что вскочили неспроста — уж больно глаза рыскали туда и сюда. Ну, говорю я им, — чует кошка, чье мясо съела, — пойдемте в сыскное. И пошли, как бычки на веревочке, да по дороге, без моей подсказки, наболтали, как провернули дело да где. А потом как дошло, что я и не думал о них, когда шел по сапожному делу, что на мульку взял их уж и ругали себя, просто волосы рвали на себе. Так к чему я все это говорю? Уж где хорошо залечь, так у Тимохи. Дом в самом закутке, прикрыт отовсюду. А потом там всяких пристроек-сараек тьма, так что не зная, в два счета дорогу потеряешь и не догонишь.
Мимо окон, во двор, проехала подвода, на которой сидел, дрыгая ногами, извозчик в дождевой накидке. Следом за ним, туда же, прогромыхала бочка с нечистотами. Ассенизатор — старик с белой бородой, в фуражке, с высокой тульей, в балахоне, похожем на поповскую рясу, впритруску семенил рядом с бочкой, волоча за собой длинный ивовый прут.
Они тут же появились в трактире. Заплатили за чайник Ивану Евграфовичу и, сев в другом углу, заговорили о чем-то, близко сталкиваясь головами. Кажется, даже бранились, потому что к стаканам притрагивались редко, помахивали кулаками, а лица были сердиты и неприветливы.
— Этот вон старик, — сказал Семен Карпович, — до революции знатно жил. Пароконных бочек целый обоз имел.
— Пойдемте, Семен Карпович, — попросил тихо Костя, испытывая какое-то беспокойство и терзаясь угрызениями совести от того, что они сидят, пьют чай, едят даже бутерброды с сыром, в то время как их товарищи кто где сейчас шлепают под дождем. — К этому Тимохе, как вы сказали… Может, и правда кто-то у него прячется, возьмем тогда.
— Погоди, — негромко и раздраженно оборвал его Семен Карпович, — некуда спешить. Есть кто там — нас дождется. Воры — они ведь тоже любят в тепле посидеть. А я вот вчера про себя раздумывал всякие думы…
Смотрел он теперь на улицу, на гостиницу «Царьград», на ее окна, залитые мутными потоками воды, на ее крышу, как горушка, на подъезд с мраморной широкой ступенью. Изредка дверь открывалась, выпуская людей. Прошел военный с саблей на боку и шлеме, побежала девушка в высоких ботах, вышли два мужчины в очках с портфелями — важные. Эту важность даже не нарушил и дождь — шли по улице медленно, разговаривая о чем-то оживленно. И тотчас же вслед за ними на тротуаре появился Ваня Грахов, гнавший в угрозыск задержанную женщину. Была женщина простоволоса, с испитым болезненным лицом, одета в длинное и поношенное пальто, опорки на босу ногу. Шла быстро, клонясь вперед, как разыскивая что-то на дороге. Проплыло за окном лицо Вани — мокрое, недовольное и какое-то даже виноватое. Семен Карпович оглянулся на Костю, выпятил насмешливо губу, как бы говоря этим «видишь кого берут агенты», но речь завел неожиданно о другом.