Уроки агенту розыска

— Ладно, — махнул рукой Семен Карпович, — всех все равно не перетаскаешь. Мы на сегодня с тобой, Константин, потрудились уже — одного злостного и неисправимого спекулянта накрыли, сдали властям. Поработали, как скажет Яров, на революцию. Теперь можно и передохнуть. Вот завтра, а может и послезавтра, — важно стал говорить он, когда они выбрались из толпы и двинулись узкой улицей, — в газете можно будет почитать о нашей сегодняшней работе. Мол, чинами розыска на Толкучем рынке задержан известный в городе спекулянт Кирилл Локотков. А чины розыска это и есть мы с тобой… По фамилиям нас нельзя звать, дело секретное. У нас, особенно старых агентов, даже клички имеются. Это чтобы в разговоре, или депешах там, или телеграммах скрытно все было. Меня вот «бурав» звали, а Николая Николаевича «Фудзияма». Это за обличье его так назвал когда-то сам Бибиков. Лицо у него не русское, заметил — скуластое, глаза, что ниточки черные и кожа с желтизной. Вот только волосья на голове уже больно рыжи, что огонь. Видно в его роды когда-то китаеза или япошка затесался, вот и гуляет кровь из поколенья в поколенье, никак не выветрится до сих пор. И из себя-то он что, японец — коренастый да кривоногий, бегает зайцем. Мальчишек-воришек бывает догоняет, вот какие у него ноги…

Тут он остановился возле ларька с выдавленными дверями и окнами, вытер платком аккуратно и молча лицо, шею. Затем посмотрел на карманные часы, с почерневшей металлической крышкой, похожие на сплюснутое яйцо, и сказал:

— Ну, пора нам, Константин и посидеть, передохнуть. Да заодно попить не мешает, да перекусить, если найдет что мой старый знакомый Иван Евграфович.

8

Они пришли в чайную — бывший трактир «Орел» — одноэтажное здание из покрашенного известью камня, с ночлежкой в подвале, с широким, выложенным булыжником, двором для лошадей постояльцев. Длинное помещение было заставлено столами. За ними сидели люди, усердно хлебая что-то из мисок, чашек алюминиевых солдатских котелков.

Было многолюдно и шумно. Хоть и торговали одним кипятком с цикорием, но на столах у посетителей были видны куски белого хлеба, вареного мяса, рыба, даже пироги, привезенные, как видно, из деревень. Слышались пьяные голоса, играла гармонь и гармонист, лохматый мужичонко, пронзительно и непонятно выкрикивал слова песни. Слонялись возле столиков нищие, больше мальчишки, ободранные, чумазые, с грязными голыми ногами, с такими же грязными руками. Хныча, протягивали их, то ли деревенской женщине, отхлебывающей с блюдечка кипяток, то ли косматому старику, уныло жующему кусок мяса, то ли парням с лицами громил, сгрудившимся за отдельным столиком, гомонящими громко над стаканами. Нищих гоняли, они огрызались, показывали кулаки. Синей пеленой висел в чайной табачный дым, чад от горящих под кубом с водой дров. Звенела посуда, топали, как в пляске, шаги, хлопали без конца с визгом двери. Крики и голоса, лай гармони — мешались в ушах, оглушали.

Они сели за столик, засыпанный подсолнечной шелухой, табачным пеплом, яичной скорлупой, залитый кипятком, изрезанный ножами.

И тотчас же из кухоньки, едва не бегом, не сводя с агентов глаз, появился маленький пожилой мужчина в засаленном фраке и солдатских брюках, сапогах, с совком в руке. На несвежей белой рубахе лиловели влажные пятна. Точно кто-то там в кухоньке только что плеснул в него кипятком. Обварил и лицо — крохотное, и умильное, багровое и тоже влажное.

— Уж так я рад видеть вас, Семен Карпович, — заговорил тонким молодым голоском мужчина, одновременно быстро и вместе с тем осторожно смахивая со стола сор в совок. И клонил голову то к Семену Карповичу, то к Косте. В глазах, придавленных и бесцветных, таилась тревога. Кончив убирать, он бросил тряпку на совок и разогнулся, даже вытянулся по-солдатски: — Ну-с, какой заказик будет? Рад постараться для вас, почтенный Семен Карпович.

Семен Карпович снял фуражку, бросил ее на пыльный подоконник. Проворчал недовольно:

— Никак ты, Иван Евграфович, не отвыкнешь, от ресторанных своих привычек. Какой тут заказик, если торгуешь одними щами да цикорием. А слышал я, будто ты голым кипятком приторговывал.

Иван Евграфович хохотнул, но посуровел тут и бровки сдвинул в одно место, к носу.

— А как вы считаете, Семен Карпович, — много ли мне платят за должность. Дрова под топку сам ищи, пили и коли их тоже сам, и со столов убираем да и насчет заварки тоже хлопочи. Да еще воду в бачок не успеваю лить. Вон, — кивнул он головой на окно, за которым толпился народ в очереди к цинковому бачку с кружкой на медной проволоке:

— Целое налили море, черти. А власти меня ругают. Пишут в протоколе, что я заразу развожу возле трактира. Требуют, чтобы питье было и тут же ругают. А по мне бы, Семен Карпович, так отменил бы я такое благодеяние, как до сих испанка валит людишек.

— Вашему ученику тоже можно? — глядя умильно на Костю, уже другим тоном спросил он. — Так, скажем, для приличия, для делового разговора…

— Наметан у тебя глаз, Иван Евграфович. Не проведешь, как через стекло глядишь.