Уроки агенту розыска

— Ладно, сыщик. Ставь свечку в церкви как вернешься в город. Заступников больно много развел. Вот уж если бы Шаманов мне попался, я бы его в дерьмо носом натыкал, чтобы нюх отбить. Он меня как-то чуть в тюрьму не посадил… Его туда, а комиссаров собирайте в дорогу, — приказал он, подымаясь из-за стола.

Братья Клячевы, открыв дверь чулана, с силой толкнули Костю в темноту. Попытался ухватиться за стенку, а рука скользнула. Свалился на кого-то, проговорившего со стоном:

— Ух ты…

— Эй, вы, — закричал Максим Клячев, — выходите. Хватит рассиживать.

Свет керосиновой лампы осветил чулан и Костя увидел военкома, потиравшего грудь. Лицо его и без того круглое, распухло от побоев, на нижней рубахе, на кальсонах пятна запекшейся крови. Рядом, как игрушка-«неваляшка», покачивался из стороны в сторону начальник милиции в своем зеленом обмундировании, только босой. Вот он поднял голову — вместо рта кровавая опухоль. С помощью военкома медленно поднялся на ноги. Третьим отделился от стены, и пошатываясь, пошел к выходу Петр Петрович Дубинин. Волостной милиционер был в одних кальсонах, спина перекрещена вдоль и поперек кровавыми полосами. На пороге он обернулся, попросил Костю — голос был глухой и злой:

— Коль до наших доберешься, пусть этим сволочам припомнят сполна.

Начальник милиции тоже остановился, но лишь промычал, как глухонемой. Его рванули за руку, втянули в избу. Военком на ходу протянул Косте руку, она была влажная, может от крови, может от слез и проговорил быстро:

— Не забывай нас, парнишка…

Дверь чулана с визгом захлопнулась, звякнул засов. В избе топотало, доносились непонятные крики. Послышался пронзительный и полный ненависти голос Дубинина:

— Да я тебя и на том свете разыщу паразита такого. И там тебе покоя не дам.

Звякнул опять засов и появился человек, с порога выкрикнувший негромко:

— Эй, парень!

Костя пригляделся. В проблесках света, брезжущих из избы, узнал Сеземова. Тот подошел ближе и все крутил головой на дверь как боялся, что их подслушает кто-то. Руки не знали покоя, так и ходили ходуном. Поучающим голосом заговорил:

— Ты, парень, подумай о своем житье. Сейчас такое время — или будешь с пулей во лбу лежать в канаве, или же можешь стать орлом. Коль историю не знаешь, так скажу тебе, что Наполеон тоже был никто. Вроде тебя вот такой же паренек. А воспользовался суматохой и все под себя закрутил. И тебе может подвезти, парень, крепко, коль умным да сообразительным будешь.

— Чего это вы? — хрипло бросил Костя.

— А то, что думать надо, — уже грубо выкрикнул Сеземов. — Будешь молчуном, запомним это. Власть должна перемениться. Так что кумекай. Чин получишь. Может, сам заправлять станешь розыском, другие будут у тебя в подчиненных…

— Не хочу я заправлять — незачем…

— Не хочу, незачем, — передразнил его Сеземов. — Не нюхал еще, значит, патоки на шиле… Ну да ладно, — пробормотал он и оглянулся, потому что в избе затопали опять, загремели столы.

Заглянул в чулан мужчина в холщовом картузе:

— Поехали уже, господин поручик… — и умело четко вскинул ладонь к виску.

— Ну, ладно, — снова сказал Сеземов и шагнул к порогу, задвинул засов со скрежетом.

Немного погодя с улицы послышались выстрелы — один, другой, третий. И истошные крики, плач, топот копыт, скрип телег, постепенно затихающий за селом.

Прижавшись грудью к стене, Костя смотрел в крохотное отверстие окошечка чулана. Видел край забора, копешку сена и в ней воткнутые вилы, да еще край неба, нежного от желтизны просыпающегося солнца. Блестели березовые жерди у амбара, сваленные в груду.

В избе опять затопали — узнал голос матери и тут же старосты Кривова:

— И что ты, Васильевна с ума сходишь. Говорю же тебе, что целехонек твой Костька. Меня благодари, свечу в церкви ставь на мою доброту. Стал быть, он его тоже как к стенке захотел, а я ему, мол, не надо…

Звякнул засов, и мать повисла на шее, вся в слезах. Следом за ней, с трудом держась на ногах, вошел староста. Поднял лампу, разглядывая неодобрительно чулан, покачал головой:

— Эка, весь чулан кровью замазали. Ну и били же их, не приведи господь. Что им — здоровенные бугаи, да злющие, да еще самогоном накачались. Мою Верку всю исщипали, да обшарили, пока закуски таскала им на стол. Даром Верка, что гренадер, а не выдержала, куда-то к ночи захоронилась и сам не знаю, искать надо. А ты, Костя, вот что…

Глазки его под мохнатыми бровями забегали воровато:

— Если вернутся из города комиссары, да допрашивать станут, замолвь за меня словечко. Мол, по принуждению принимал незваных гостей из леса Кривов.

— Скажу я, как вы чашки со сметаной таскали гостям, — ответил, сжимая кулаки, — пойдем, мама.

Кривов проводил их до порога и уж в дверях проговорил как-то задумчиво:

— Может, и зря я тебя пожалел, Костька… Ну да бог, чай, не потерпит несправедливости…

На это уже мать ответила с гневом:

— А вон у лабаза людей положили — это что, справедливо?

И также тихо задумчиво ответил Кривов:

— Так уж значит им было на роду написано. Не нам тут судить господа бога, Васильевна, не нам.