Уроки для двоих

Они безоговорочно послушались, и пока пили, я, хмурясь, раздумывала: может, отпустить их по домам? Причина-то уважительная, да и учиться они сегодня нормально не смогут. Но я по себе знала: дома Феде и Оле станет только хуже. Здесь их хотя бы будет отвлекать учёба — хочешь-не хочешь, можешь-не можешь, а что-то делать придётся. Дома же Оля погрузится в рыдания, а Федя просто сядет и будет смотреть в одну точку.

Ребята поставили стаканчики на стол, я подошла ближе и взяла обоих за руки.

— Я знаю, вам тяжело, — сказала я, стараясь говорить спокойно и надеясь, что у меня получается. — Я очень хорошо понимаю, что вы сейчас чувствуете. Я была на вашем месте, когда умер мой муж. Так вот, у меня в то время на руках были маленькие Фред и Джордж, я не могла их бросить и погрузиться в переживания. А у вас — выпускной класс. Пожалуйста, постарайтесь собраться. Оба. Помогайте друг другу, поддерживайте. Поплачьте ещё после уроков. Если нужно — приходите ко мне, поговорим. Не вздумайте замыкаться в себе! Учитесь, отвлекайте себя — это поможет.

С каждым моим словом взгляд Оли становился всё более осмысленным. Он не перестал быть несчастным, и щёки ещё блестели от слёз, но я уже видела — она восприняла мои слова так, как нужно. А вот Федя…

Он, по-моему, вообще не слушал. Да, я тоже когда-то ничего не слушала… не специально: просто всё воспринималось фоном, как шум оживлённой дороги за окном. Вроде и есть, но не имеет никакого значения.

— Оль, — обратилась я отдельно к девочке, — помоги Феде, хорошо? Он…

— Я в порядке, — перебил меня Клочков таким убитым голосом, что мне немедленно захотелось обнять его и погладить по голове. — Не волнуйтесь, Алёна Леонидовна. Я вас не подведу.

— Вы не только меня не должны подводить, — произнесла я с трудом. Говорить это не хотелось, но сказать было нужно. — Наташу тоже. Она бы не хотела, чтобы вы из-за неё начали получать плохие отметки.

Оля и Федя содрогнулись. Проняло их, кажется, до костей и мурашек.

— Вы не виноваты в том, что случилось, — продолжала я, стараясь не обращать внимания на исказившиеся лица детей. — И Наташа не виновата. Она сражалась до конца, и вы тоже. Вы прекрасные друзья, Федя и Оля. Сейчас вас ждёт суровое испытание, и я бы хотела, чтобы вы выдержали его. И Наташа хотела бы.

Оля вновь всхлипнула, но не расплакалась, и Федя обнял её, прижав к себе. Взгляд его наконец перестал быть безжизненным.

— Мы поняли, Алёна Леонидовна, — сказал он тихо и глухо. — Мы… придём после уроков.

— Я буду вас ждать, — кивнула я и, не выдержав, всё-таки обняла обоих.

Ребята вышли из кабинета, и оставшиеся пять минут до начала урока я просидела, закрыв лицо руками и пытаясь справиться с собой. Господи, мне ещё восемь уроков сегодня нужно провести, а я уже разваливаюсь. И плакать ужасно хочется.

В итоге я тоже выпила настойку пустырника, потом съела шоколадную конфету — и пошла запускать в класс столпившихся у двери пятиклассников.

Глава 22

Мы со Львом так и не поговорили о наших отношениях — ни в этот день, ни на следующий, ни через неделю. Я вообще не представляла, как о таком можно говорить в таких условиях. Я думала только о том, как утешить Федю и Олю, и как не сломаться самой.

Клочков и Зимина приходили ко мне каждый день — и утром, и после уроков. Иногда рассказывали что-то обыденное, в основном про учёбу, иногда молчали. В один из дней Федя показал Оле свои рассказы, а потом и стихи. И чуть позже, когда Оля не слышала, сказал мне, что с Наташей он так и не успел ничем поделиться, а теперь уже поздно.

Её привезли через три дня, а ещё через три дня состоялись похороны, и я почти не помню, что там творилось — настолько мне было плохо. На обратном пути Лев практически тащил меня до дома: сама я ничего не соображала, несмотря на то, что не пила алкоголь, и в любой момент могла заблудиться и сгинуть где-нибудь. Сосед молчал, просто шёл рядом, держа меня за руку.

Как и тогда, одиннадцать лет назад, из депрессии (хотя я не уверена, что моё подавленное состояние в обоих случаях следовало обозначать этим словом) меня вытаскивали Фред и Джордж. Им тоже было грустно и жаль Наташу, но в близнецах ключом била жизнь, и остановить этот ключ они не могли. Тормошили меня по любому поводу и без всяких поводов, задавали вопросы, рассказывали разные истории, и иногда я не могла не смеяться. Они, как и всегда, были моим якорем.

На девятый день я ощутила, что мне стало легче. Конечно, я не стала в одночасье весёлой и счастливой, просто почувствовала, что в груди перестало болеть, и дышится свободнее, и сон стал более спокойным. Я по-прежнему не верила до конца, что моей юной ученицы больше нет, но при мысли об этом по крайней мере перестала чувствовать острый укол в области сердца. И чувство вины, что мы живы, а она нет, понемногу отступало.