Уроки ирокезского

Столь идиотская высадка была обусловлена вовсе не какими-то альтернативными способами мышления японцев, они все делали строго по "европейским" (точнее – по германским) воинским уставам. Точно так же спустя несколько лет и итальянцы будут в Ливии высаживаться, и огребут они то же самое тотальное уничтожение. Я лишь подумал, что если и в моей "первоначальной истории" японцы десантировались так же, то действия русской армии простым идиотизмом объяснить уже было бы невозможно. Только особо извращенным, с элементами мазохизма…

Впрочем, мне не до исторических размышлений было: я ждал совсем других событий. И, похоже, дождался…

Глава 23

Григорий Аполлонович чувствовал душевный подъем. Еще немного – и имя его узнает вся страна, а те, кто недавно еще брезговал с ним разговаривать, станут заискивать перед ним и…

Дальше в воображении Григория Аполлоновича возникли картины совсем уже восхитительные, но сначала нужно закончить начатое. Забастовка, как доложили преданные люди, уже началась, рабочие уже успели поругаться с директором, а теперь собирались к Нарвскому отделу "Собрания". Впрочем, там уже с утра рабочие толпились, в том числе и с других заводов, и митинги толпу успели изрядно подогреть, так что осталось дождаться, пока подойдет основная масса работяг и…

Речь свою Григорий Аполлонович отрепетировал заранее. Конечно, помогли ее написать и примкнувшие в "Собранию" социалисты, но они-то дали лишь парочку дельных мыслей, а сама речь составлена лично им, и будет она именно его персональным триумфом. Уже скоро – так что Григорий Аполлонович велел подать экипаж, допил чай и вышел во двор. Езды было полчаса от силы, а затем…

К удивлению Григория Аполлоновича, во дворе Пинхаса Моисеевича не оказалось. Хотя он и вышел буквально за минуту до него, но куда-то делся, наверное, за ворота вышел – непонятно только зачем: ведь ехать-то договаривались вместе, в одном экипаже. Который и стоял во дворе – но пустой. То есть на облучке сидел какой-то молодой парень, почему-то одетый в форму трамвайного вагоновожатого.

Обдумать увиденное Григорий Аполлонович не успел: к нему подошли еще два парня – вероятно, чтобы помочь сесть в пролетку, а потом…

Что случилось потом, Григорий Аполлонович сейчас очень старался вспомнить – однако память отказывалась прояснить, как он оказался в этом коридоре. Довольно широком, сажени в две, и длинном – никак не меньше саженей уже полуста. И отделанный белыми квадратными блестящими плитками, напоминающих кафель. Правда, размером куда как больше, фута по полтора – но, вероятно, из-за таких белых стен коридор, освещенный многими электрическими лампами, казался очень светлым. И из-за этого же на фоне стен белые, крашеные блестящей краской двери, были почти незаметны. Настолько незаметны, что о их существовании Григорий Аполлонович догадался лишь когда одна из дверей открылась и провожающие его молодые люди провели его в комнату.

Большую, и тоже с отделанными белыми плитками стенами. И тоже без окон – и Григорий Аполлонович решил, что скорее всего он оказался в какой-то из столичных больниц, причем не из дешевых. На мысль о больнице его натолкнула довольно сильная боль в голове – но почему в палате нет окон? Спросить оказалось не у кого: молодые люди, посадив Григория Аполлоновича на топчан (тоже белый), из палаты тут же вышли.

Впрочем, сидящего у стены человека мысль о причине отсутствия окон заботила мало, его больше волновало то, что намеченный на сегодня триумф очевидно откладывается. И ему хотелось думать, что ненадолго – но когда дверь снова открылась и чьи-то сильные руки буквально забросили в комнату его секретаря, Григорий Аполлонович понял, что по крайней мере сегодня он проиграл. А когда в комнату вошел мужчина в форме жандармского полковника, он понял, что проиграл окончательно и бесповоротно…

На каждом "моем" трамвае было установлено по четыре семидесятипятикиловаттных мотора. Правда, на крыше еще размещался мотор-генератор на полтора киловатта, обеспечивающий электричеством освещение в салоне и фары, но это – мелочь, и каждый трамвай потреблял (в смысле, мог потреблять на максимуме) триста киловатт. От провода с напряжением полтора киловольта, что в переводе требовало тока аж в двести ампер. На один трамвай, а в Петербурге на линии должно было бегать одновременно до двадцати трамваев, причем только на "первой линии".

Конечно, трамваю такая мощность и не нужна особо, просто у меня других относительно массовых тяговых моторов не делалось, и использовалось что было – ну а переполненный трамвай на старте мог и на полную мощность мотором поработать, так что считать следовало по максимуму. Ну я и считал…