Уроки любви

Джанет потянула носом, словно наяву почувствовав прохладный чистый запах дождя на плечах Паблито, и едва не рассмеялась прямо в трубку.

– Разговоры о подстилке – это твои собственные комплексы, Хью.

– В таком случае, закончен не только разговор, но и наше общение. Но, честно, говоря, мне жаль тебя, моя бедная Мюргюи. У тебя были блестящие данные, которые сейчас ты готова потратить на призраки. Ведь ты, конечно, намерена оставить юриспруденцию, не так ли?

«И все-таки он умница! – искренне восхитилась Джанет. – И я благодарна ему за… Впрочем, конечно, за все. За все… Ведь и не без его помощи я пришла к себе…»

– Ты, как всегда, прав. И спасибо тебе за помощь Селии. Спасибо за то, что ты есть.

– Вот как? Этому тоже научил тебя твой грузчик?

Дальнейшие слова были бессмысленны, и Джанет повесила трубку.

Теперь оставалось уладить свой разрыв и с адвокатурой. Несмотря на формальную сторону, психологически это было гораздо легче, и Джанет, спокойно глядя в полные любопытства подзабытые лица коллег, прошествовала в кабинет королевского адвоката сэра Биддендена, который возглавлял корпорацию чуть ли не с конца Второй мировой войны.

– У вас выдающиеся способности, мисс Шерфорд, – вздохнул старик, устало поправляя официальный парик, не снимаемый им и за стенами суда.

– Я не могу обманывать ни себя, ни своих клиентов. К тому же я хочу заняться совершенно иной работой.

– Какой же, если не секрет?

– Живописью.

– Как говорит нам история, немало юристов совмещало юриспруденцию с творчеством, и весьма удачно, смею заметить. Наше образование дает возможность заниматься едва ли не чем угодно… Да. Впрочем… Фемида требует с тебя по полному счету. – Снова вздохнув, сэр Бидденден повертел кольцо на безымянном пальце и подписал все необходимые документы.

* * *

Не прошло и нескольких месяцев, а имя Джанет Шерфорд уже стало известно не только в Ноттингеме, но и во всей центральной Англии.

Ее картины не были картинами в точном смысле этого слова, если под ним подразумевать реальное или условное изображение предметов… Но в смятенном потоке линий и пятен на ее работах даже достаточно далекими от искусства людьми легко читались определенные образы и еще больше – состояния. От них шла физически ощутимая энергия, но не ударной волной, а ровным теплым уверенным потоком. Даже в вещах, рассказывающих о чувственных наслаждениях плоти, не было вожделения, в них ровным теплом светилось счастье дарящего и даримого тела… Но все же многие внимательные зрители, и в первую очередь сама Джанет, чувствовали в таких ее работах какую-то недосказанность, незаконченность.

Джанет, и прежде весьма замкнутая и жившая больше внутренней, чем внешней, жизнью, стала почти совсем нелюдимой. Она не чуралась людей, но у нее просто не было в них необходимости. Часами бродя по Ноттингему и с каждой прогулкой все глубже открывая для себя его романтику и мистицизм, равных которым не было, пожалуй, ни в одном другом английском городе, она видела не людей, а настроения и страсти. И, с радостью впитывая их, она чувствовала, как внутри нее они переплавляются в уверенность в выбранном ею пути и потребность работать еще больше.

Осенью, когда холм ноттингемского замка порыжел опавшими листьями, по утрам отливавшими серебром, она вдруг ощутила, что должна отдать память родителям не только в своем сердце, но и творчеством. Парный портрет, портрет любящих, но не угадавших друг друга до конца мужчины и женщины, отчетливо виделся ее внутреннему взору, и Джанет с головой ушла в работу. Час за часом она просматривала присланные Стивом пленки с ранними телевизионными записями Пат, читала ее осуществленные и неосуществленные сценарии и даже съездила в Королевскую музыкальную академию, чтобы найти координаты кого-нибудь, кто учился вместе с Патрицией Фоулбарт. Она читала романы начала семидесятых и, конечно, слушала «Битлз».

Но с Пат было все-таки проще – куда сложнее обстояло дело с пониманием Мэта. Его образ, на мгновение явившись ей, постоянно опять ускользал в каком-то неподвластном ей тумане. И не раз, бросая с досады кисть, Джанет садилась прямо на старинный рассохшийся паркет переделанного под мастерскую охотничьего зала, вызывая перед собой широкоскулое загорелое лицо Паблито, ибо он один, казалось Джанет, мог бы помочь ей… Даже Стив со всеми его рассказами был не в силах проникнуть в загадочную и для него душу давно ушедшего друга.

– Он был открыт всем ветрам и в то же время бессилен перед ними. Большего сказать мне не дано, – как-то признался он дочери, и она прекратила бередившие его душу расспросы.