Уроки любви

Шарль вопросительно поглядывал на нее, пытаясь оценить перемены. Но Эжени молчала, а улыбка, блуждавшая на ее губах, могла принадлежать и невинной девочке-капризуле и опытной мессалине.

— Сверни сюда. — Скомандовала она у проселочной дороге. ведущей в ельник. — Останови. Хочу отдать должок, учитель.

Ловки руки освободили Шарля от брюк, а губы довершили дело — он сгорал от нетерпения завладеть этой женщиной, как ни одной женщиной в своей жизни. Но она не торопилась, мучая его загадкой. Обнаженная, сидя верхом на его коленях, Эжени словно намеревалась пройти полный курс поцелуев. Шарль покорно откинулся в кресле.

Слава донжуана досталась ему неспроста — изучая восточные эротические школы, он научился многому. И главное, что пригодилось ему сейчас — он умел ждать, щадя свои силы и предоставив инициативу Эжени.

Да, она, несомненно, овладела приемами сексуальных игр, как легко справлялась с любой другой задачей, требующей определенного технического мастерства. Но Шарль готов был поклясться, что чувственное безумие, охватившее женщину, не было поддельным.

Когда она, изнемогая от желания, наконец просительно заскулила, как тоскующая сучка, Шарль приподнял ее ягодицы и позволил себе быть щедрым: он вошел в нее целиком. Тело Эжени напряглось, голова откинулась, торчащие соски налились пунцовым соком, как спелая лесная ягода…

Потом, медленно приходя в себя, она начала двигаться, и ускоряя, усложняя свою скачку, двигалась до тех пор, пока Шарль не взмолился:

— Отлично… Ты выдержала свой экзамен.

Чуть позже Эжени сказала:

— Ты тоже. Среди братьев нет тебе равных.

— Ты порадовала и мое тело и душу, детка. — Шарль, сдерживая бурное дыхание, поправлял свой костюм. — Не стану скромничать, этим искусством я овладел в совершенстве и три десятилетия лишь украшал свое мастерство новыми приемами… Возраст — это штука, с которой трудно сражаться. Меня подводят не мужские силы — барахлит сердце. На его долю выпало немало испытаний… Но и радости, как видишь, перепадают совсем не пустяшные. Теперь ты — идеальный инструмент в моих руках и сумеешь добиться многого. Вот только… — Во взгляде Шарля появилось нечто, ранее Эжени не замеченное, похожее на восторженную нежность. — Вот только не хочется отдавать тебя, рисковать тобой — ох, как не хочется… — Прогнав печальные мысли, Шарль с улыбкой потрепал Эжени по щеке. — Выходит, их садомазохистские штучки все-таки действуют?

— Фи! Вот уж смех — меня пугали: сажали на цепи в подвал, заставляли отдаваться вонючим уродам, дебилам, атлетам, изображавшим из себя озверелых садистов… Даже пускали кровь… Они считали, что унижая меня, запугивая — уничтожают некие моральные табу и раскрепощают либидо!

— А разве это не так? Я хорошо знаю многих беснующихся в оргиях Братства «сестриц» — в Париже они известны как ханжи или добродетельные матери семейств.

— В обществе они изображают холодных, надменных дам, а в Братстве предстают в своей истинной сути — жадными самками, сдвинутыми на крутом сексе.

— Кем же оказалась моя загадочная Эжени?

— Самой собой, Шарль. Самой собой. Только они помогли мне узнать это. — Эжени задумчиво смотрела немигающими глазами на поднимающееся над полями солнце. — Наверно, когда-то, в какой-то другой жизни я родилась в племени — диком, варварском, страшном… Я принадлежала всем самцам. И царила над всеми. Это давало мне силу… Маскарадным «братьям» удалось пробудить в моем теле память о свободных совокуплениях, ритуальных слияниях — на теплой земле, в голубом свете луны, с воплями, стонами, криками тех, кто был заколот соперниками… Я знаю вкус горячей крови, знаю наслаждение безграничного подчинения и сладость власти — власти последней, — дарующей жизнь или отнимающей…

— Я, кажется, понимаю: тот первый парень, в которого ты была влюблена, и который предал тебя, — он нанес куда более серьезную рану, чем кажется. Ты отреклась от любви и упорно убеждаешь себя, что мужчину и женщину может связывать только физическая близость. Тебе ненавистно само воспоминание о человеке, сумевшем разбить твое сердце.

— Ничуть нет… Его образ частенько преследовал меня в Братстве. Отдаваясь другим, я воображала, что принадлежу Алексею или, напротив, — что он смотрит на нас, похотливых животных, и сходит с ума от отвращения и ревности… Я научилась наслаждаться любовью и местью одновременно. — Голос Эжени звучал сурово, — она не хвасталась, она безжалостно препарировала свои чувства, находя в их хитросплетении лишь изувеченные обидой обломки былых надежд и мечтаний.

Угрызения совести вдруг омрачили настроение Шарля — ему показалось, что он проделал над Эжени недозволительный эксперимент — разжег ее физиологические инстинкты вместо того, чтобы отогреть ожесточенное сердце любовью и нежностью.

— Эжени, детка, — Шарль погладил ее обнаженное колено. — Ты думаешь, я поступил жестоко, отдав тебя на растерзание этим орангутангам… Но так было необходимо, бесценная моя…

Эжени поймала его руку и, оголив живот, положила ее между ног.

— Сейчас мы приедем и я буду долго-долго доказывать тебе, что ты оказался прав.