Уроки любви и жестокости

Все шутишь, дочь. И все ближе конец терпенью моему, а, значит, ближе твой конец, когда шутить не прекратишь…

ЕЛИЗАВЕТА

Всю жизнь мне так грозишь, но я пока жива.

ГЕНРИХ

Жива, поскольку понимаю, что это от моих уроков научилась ты жестоко насмехаться над людьми, тогда себе я тоже должен казнь присудить.

ЕЛИЗАВЕТА

(тихо)

Давно пора.

ГЕНРИХ

Что?

ЕЛИЗАВЕТА

Ничего. Король не хочет отвечать на мой вопрос?

ГЕНРИХ

Что за вопрос? Не слышал.

Елизавета присаживается на стол, отодвинув посуду и бумагу.

ЕЛИЗАВЕТА

Спрошу еще раз — разве можно править королю без зла в душе?

ГЕНРИХ

Не спрашивай о том, чего ты избежишь, счастливица.

ЕЛИЗАВЕТА

Это почему?

ГЕНРИХ

Эдуард — ребенок, но власть ему так впору! Власть на нем сидит как ладное и дорогое платье, в котором чувствует он себя свободно и достойно, и никогда ее он не упустит. А вам с твоей сестрой остается честь служить ему до дней своих последних.

ЕЛИЗАВЕТА

(усмехаясь)

Служить ему?! Он до сих пор играет в куклы…

ГЕНРИХ

Что ж, пусть — с куклами он репетирует управление толпой.

ЕЛИЗАВЕТА

И нянька все еще питает Эдуарда своей грудью…

ГЕНРИХ

Тем сильней он будет!

ЕЛИЗАВЕТА

Он — трус! Он спит при свете ламп — так тьма ему страшна!

ГЕНРИХ

Тьма — зло, а свет — добро, отсюда следует, что Эдуард на стороне добра.

ЕЛИЗАВЕТА

(кричит)

Он боится женщин, но с мальчиками близко дружен!

Генрих добродушно хохочет.

ГЕНРИХ

Как можно в 10 лет не бояться женщин?! Эдуард — ребенок, и радости от женских ласк пока не понимает. А с юношами пусть веселится сколько влезет — по себе я знаю, засев на трон, он их избавит от жизни суеты, тем самым попрощавшись с беззаботным детством… Что с тобой, Лиза? Ты будто ненавидишь брата? Ведь сколько раз его ласкала, играла с ним, и до сих пор я вижу вас двоих в саду, счастливых от общения друг с другом. Что случилось?

Елизавета все еще сидит на столе, но опускает голову и отворачивается. Потом садится за стол, перебирая лихорадочно предметы на столе. Генрих усмехается.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Я понял.

Он поднимается с постамента, опираясь о трон.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Ты боишься за него. Власть испортит милого ребенка.

ЕЛИЗАВЕТА

(громко)

Да! Я не хочу видеть, как Эдуард будет обращаться в подобие тебя, хороня свой ум и доброту!

ГЕНРИХ

И не увидишь — таким, как я, он станет сразу, вмиг, как только сядет на престол. И в этот день ты не узнаешь Эдуарда, он станет холоден к тебе и прочим близким, возможно, ушлет тебя с Марией в монастырь, подальше от себя, чтоб вы не напоминали ему о его детской беспомощности и вашей заботе о нем.

Генрих смотрит на трон с сожалением, а после идет к столу.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Налей вина.

Елизавета наливает в бокал.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

И себе.

Она наливает во второй бокал из кувшина. Генрих бросает себе в рот маслину из вазы и берет свой бокал.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Наш Эдуард здоров как бык, и будет править долго, но все же выпьем за его здоровье, а также за верность королю его сестер — прежде всего тебя, уж больно ты строптива.

ЕЛИЗАВЕТА

Верней меня не будет, мой король.

ГЕНРИХ

Я знаю.

Он отпивает и идет к своей софе. Падает на нее, устраивается удобно, подложив под голову подушку.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Так я ответил на твой вопрос?

ЕЛИЗАВЕТА

И в чем ответ? Не понимаю.

ГЕНРИХ

Ты спрашиваешь, можно ли стоять у власти без зла в душе. Конечно, можно!

ЕЛИЗАВЕТА

Но я не припомню ни одного такого ни в Англии, ни в мире, кто правил бы единственным оружием — добром и справедливостью для всех. Такой и дня б не выжил.

ГЕНРИХ

Все правители добры! Были добры Нерон и Сулла, почти святыми я назову и Чингизхана с Торквемадой! И как чувствителен к беде народной был Карл Шестой Безумный!

ЕЛИЗАВЕТА

Сейчас себя ты агнцем назовешь…

ГЕНРИХ

Да, дочь моя, это так. И я таков — благочестив и кроток.

Елизавета еле сдерживает смех.

ГЕНРИХ (ПРОД.)

Поскольку зла нет в правителе — во всяком случае, в королях не больше злобы, чем в любом другом из смертных.

ЕЛИЗАВЕТА

К чему ты клонишь?

ГЕНРИХ

В правителях нет зла. Но власть сама есть зло, первейшее из всех дьявольских напастей! Власть — чума! Власть — рабские оковы из золота и адамантов, ошейник, смазанный нежною амброю!

ЕЛИЗАВЕТА

Звучит как оправдание потворству слабостям своим… И не ново! Еще Платон об этом говорил…

ГЕНРИХ

Платона не читал, но так и есть — и оправдание, и правда. Бороться с властью, что дана тебе по праву, бесполезно, она проглатывает тебя без остатка, уничтожает сразу божью суть людскую… А потом идешь за нею слепо, надеясь, что потомки не осудят строго, а, может, будут чтить как прорицателя и мудреца…