Уроки магии

Вскоре она увидела вязы: их листья распускались, а черная кора была скользкой и влажной от тающего льда. Потеплело, и ледяная буря почти забылась. Теперь, вернувшись, Фэйт вспомнила ряды цветущих флоксов, мальчика, которому она помахала рукой, и ужас на лице его матери. Приближаясь к двери, Фэйт почувствовала, как часто бьется ее сердце, так же, как в тот день, когда они с матерью убегали от маленького мальчика в саду и женщины, которая его звала.

Кипер припустил в сторону леса, где он мог оставаться незамеченным, поскольку хорошо понимал, что в этом доме ему не обрадуются. А вот Фэйт оказалась именно той девушкой, которую искала Руфь Гарднер Хаторн. Они нанимали служанку, помогавшую со стиркой, и еще одну, готовившую еду по субботам, но все же работа по дому оставалась несделанной. Поэтому когда Руфь открыла дверь и обнаружила за ней миловидную девушку, она возблагодарила Бога за его мудрость и удачу, которую он принес в этот день. Девушка сообщила, что она сирота и умеет готовить обеды, печь пироги, делать уборку в доме, не питает отвращения к белильной извести и готова стирать простыни в большом котле, поставленном на огонь над вырытой во дворе ямой. Забота о шести детях вконец измотала Руфь. Эту бесприютную девушку, как видно, послало им само небо.

– Должно быть, ты замерзла, – сказала Руфь, впуская гостью в дом. – Снег в апреле означает, что лето будет жарким.

Руфь была женщиной добросердечной, чтобы понять это, магия не требовалась, достаточно было взглянуть в ее спокойные голубые глаза. Когда ее выдали замуж, даже не спросив согласия, она была на год старше, чем сейчас Фэйт. Родителей Руфь потеряла: их сослали на Род-Айленд, поскольку они были квакерами и считались врагами пуританской колонии. Жизненный опыт заставлял ее быть великодушной к девушкам, не имевшим за душой ничего, кроме своих скромных способностей. Она сама когда-то мечтала, что кто-то придет и спасет ее, позволив оставаться девочкой немного подольше, и тогда у нее, возможно, появится выбор, за кого выходить замуж. Теперь она уже не вспоминала, как в молодости стояла, вцепившись в прутья ворот, размышляя, что случится, если она выйдет на Вашингтон-стрит и будет идти через всю колонию и штат Коннектикут, так далеко, как сумеет. Однако теперь у Руфи были дети, а то, что муж уделял ей мало внимания, вполне ее устраивало. Он считал, что она все та же глупая девчонка, которая плакала, когда он ложился с ней в постель, и проливала слезы, когда ей в таком нежном возрасте пришлось вести хозяйство. Он полагал, что она вообще ничего не знает, но она многое поняла за годы их совместной жизни. Руфь видела грязь на башмаках мужа, когда он уходил куда-то на всю ночь, а потом возвращался, помнила черноволосую женщину, которая стучала в их дверь. Она стала еще больше сострадать неимущим, потому что, как бы ни был хорош их дом, как бы много ни стояло фарфора и серебра в ее буфете, ей иногда хотелось поменяться с ними местами.

– Надеюсь, тебе будет хорошо у нас, – сказала Руфь нанятой девушке, назвавшейся Джейн.

Фэйт использовала последнее имя, которое носила в Бруклине, когда была не сама собой, а примерной девочкой. Руфь же решила, что сирота нуждается в хорошем обеде и месте, где можно приклонить голову.

– Конечно, – заверила девушка.

Она вновь превратилась в послушную девочку, которая никогда не пререкается. Когда Фэйт играла эту роль, у нее была особая улыбка и невинное, застенчивое выражение лица.

– Тебе самой судьбой предназначено быть здесь.

Руфь с радостью провела Фэйт по дому, перечисляя ее обязанности. Снег почти прекратился, в воздухе кружились лишь редкие мягкие хлопья. Пригревало апрельское солнце, и подо льдом мир был уже зеленым. День обещал быть чудесным. Руфь показала Фэйт койку в кладовке, где та могла спать, и крючок, чтобы повесить мокрую накидку, и, если неуместные красные башмаки девочки и вызвали у нее какие-то сомнения, было уже поздно: предложение о работе оставалось в силе. Фэйт крепко, как родную мать, обняла Руфь и аккуратно повесила накидку на крючок.

II.

Женщина, которая теряет ребенка второй раз, уже знакома со своим горем, и все же новая потеря ранит так же сильно, как первая. Ее словно обвивает змея – руки и ноги, сердце и душу. Если ребенок исчезает снова, нет магии, достаточно сильной, чтобы его вернуть. При естественном ходе вещей дети уезжают, но не убегают тайно, и их отъезд не оставляет горечи. Мария знала, что Фэйт сбежала, еще до того, как открыла дверь в комнату дочери. Во сне она видела темный лес, где не пели птицы, «Книгу ворона» в дупле дерева. «Я знаю больше, чем ты думаешь», – сказала во сне Фэйт. Мария слышала ее голос, но самой девочки нигде не было видно. Охваченная паникой, Мария проснулась; конечно же, окно в комнате Фэйт было открыто, а на мокрой траве остались ее следы. На тумбочке у кровати лежала записка, написанная красными чернилами на черной бумаге.