Уроки милосердия

Не знаю, что было более странным: то, что я снова направилась к сортировочным баракам, или осознание того, что меня заботит благополучие гауптшарфюрера.

— Простите, герр гауптшарфюрер, — пробормотала я. — Но это дело, не терпящее отлагательств.

Он отпустил надзирателей и за руку вытащил меня на улицу, под ветер со снегом.

— Не смей мешать, когда я работаю, ясно?

Я кивнула.

— Возможно, у тебя сложилось превратное представление… Только здесь приказы отдаю я, а не наоборот. Не хочу, чтобы мои подчиненные думали, что…

— Лагерфюрер… — перебила я. — Он затеял драку перед столовой.

Кровь отлила у герра Диббука от лица. Он поспешно направился к городку, а когда повернул за угол, то припустил бегом.

Мои пальцы продолжали сжимать бутылочку аспирина, спрятанную в розовых рукавицах. Я вернулась в кабинет, сняла пальто, шапку и рукавицы положила сохнуть на батарею. Потом села и стала печатать.

Я работала без обеда. И только когда начали сгущаться сумерки, вернулся гауптшарфюрер. Он стряхнул с шинели снег, повесил ее на вешалку, тяжело опустился на стул и так замер, сцепив руки.

— У тебя есть брат или сестра? — наконец спросил он.

Я посмотрела ему прямо в глаза.

— Была.

Гауптшарфюрер не отвел взгляда.

На листе бумаги написал записку, вложил ее в конверт.

— Отнести в кабинет Kommandant, — приказал он.

Я побледнела. Я никогда там раньше не была, хотя и знала, где это находится.

— Скажи, что лагерфюрер заболел и не сможет провести перекличку.

Я кивнула. Натянула еще мокрое пальто, шапку, рукавицы.

— Подожди, — окликнул меня гауптшарфюрер, когда я поворачивала ручку двери. — Я не знаю, как тебя зовут.

Я проработала у него уже три месяца.

— Минка, — пробормотала я.

— Минка.

Он уставился в бумаги, отпуская меня. Как я поняла, таким образом он сказал мне «спасибо».

Больше по имени он меня никогда не называл.

Вещи, которые разбирали в «Канаде», отправлялись в различные европейские города. К ним прилагался подробный перечень, который печатала я. Случалось, что возникали расхождения, и обычно вина ложилась на узницу, укравшую вещь, но чаще воровали сами эсэсовцы. Дара говорила, что не раз замечала, как младшие офицеры прячут что-то в карманы, когда думают, что никто не видит.

Когда перечень не совпадал с содержимым посылки, в кабинете гауптшарфюрера раздавался звонок. В его обязанности входило наказывать виновных, даже если между фактом мародерства и его обнаружением проходило несколько недель.

Однажды днем, когда гауптшарфюрер отправился за обедом в городок, раздался звонок. Как всегда четко, я произнесла:

— Herr Hauptscharf"uhrer Hartmann, guten Morgen[48].

Мужчина на другом конце провода представился герром Шмидтом.

— Мне очень жаль, но герр гауптшарфюрер отошел. Я могу что-то ему передать?

— Да, передайте ему, что груз прибыл неповрежденным. Но прежде чем попрощаться, я вынужден признать, фрейлина… Никак не могу по акценту понять, откуда вы.

Я не стала поправлять его, когда он назвал меня «фрейлина».

— Ich bin Berlinerin[49], — ответила я.

— Серьезно? Ваше произношение заставляет меня краснеть за свое, — признался герр Шмидт.

— Я жила в школе-интернате в Швейцарии, — солгала я.

— Вот как! Наверное, единственная страна в Европе, которой практически не коснулось опустошение. Vielen Dank, Fr"aulein. Auf Wiederh"oren[50].

Я положила трубку на место с таким чувством, как будто меня подвергли допросу. Когда я оглянулась, герр гауптшарфюрер был в кабинете.

— Кто звонил?

— Герр Шмидт. Подтвердил получение груза.

— Зачем ты сказала, что из Берлина?

— Его заинтересовал мой акцент.

— Он что-то заподозрил? — спросил гауптшарфюрер.

Если заподозрил, означает ли это, что моей секретарской работе пришел конец? Меня отправят назад в «Канаду»? Или хуже того: я паду жертвой очередного отбора?

— Не думаю, — ответила я с бешено колотящимся сердцем. — Он поверил, когда я сказала, что училась за границей.

Гауптшарфюрер согласно кивнул.

— Не все благосклонно отнеслись бы к твоему пребыванию здесь. — Он сел, разложил салфетку и принялся разрезать на тарелке жареного цыпленка. — Так на чем мы остановились?

Я повернулась спиной к машинке, открыла кожаный блокнот. Вчера я написала десять требуемых страниц, но впервые мне показалось, что не следует читать их вслух.

— Начинай! — поторопил меня гауптшарфюрер, взмахнув вилкой.

Я откашлялась.

Я еще никогда так не ощущала свое дыхание, свой пульс.

До этого места я смогла дочитать, пока краска не залила мне лицо и я не опустила глаза.

— В чем дело? — удивился гауптшарфюрер. — Плохо написано?

Я покачала головой.

Он протянул руку и забрал у меня блокнот.