Уроки милосердия

Меня удивляет это признание. Значит, в нашем городе есть еще человек, который знает, что совершил Джозеф… И этот человек не выдал его полиции?

— К вашей маме, — продолжает Джозеф. — Ее я первую попросил.

У меня перехватывает дыхание.

— Вы знали мою маму?

— Познакомился несколько лет назад, когда преподавал в старших классах. Учитель религиоведения пригласил ее рассказать об иудаизме. На перемене я встретил ее в учительской. Мельком. Она сказала, что ее трудно назвать настоящей иудейкой. Но лучше такая, чем никакой.

Очень похоже на мою маму. Я даже припоминаю, как она собиралась выступать в школе у сестры. Держу пари, мои сестры сейчас многое бы отдали, чтобы почувствовать подобную близость с мамой. От таких мыслей в горле пересохло.

— Мы разговорились. Она, разумеется, обратила внимание на мой акцент, сказала, что ее свекровь была узницей концлагеря в Польше.

Я отмечаю, что он употребляет прошедшее время, когда говорит о бабушке. Я не поправляю. Не хочу, чтобы он вообще о ней что-нибудь знал.

— И что вы ей сказали?

— Что меня на время войны отослали учиться за границу. Я чувствовал, что наша встреча — не случайность. Она не только была еврейкой, но и, пусть через мужа, оказалась связанной с узниками лагерей. Еще никогда я так близко не подбирался к прощению.

Я представляю, какой будет реакция Лео: «Один еврей не может заменить другого…»

— Вы хотели попросить, чтобы она вас убила?

— Помогла мне умереть, — поправляет Джозеф. — Но потом я узнал, что она умерла. А после встретил вас. Сначала я не знал, что вы ее дочь, но, когда это обнаружилось, сразу догадался: мы встретились неспроста! Я понимал, что должен попросить вас сделать то, о чем так и не успел попросить вашу мать. — В его голубых глазах стоят слезы. — Я не могу умереть. Никогда не умру. Наверно, моя уверенность смешна. Но это правда.

Я ловлю себя на том, что думаю о бабушкиной истории, об упыре, который молил о том, чтобы его пощадили и освободили, и тогда ему не придется скитаться вечно.

— Вы совсем не похожи на вампира, Джозеф….

— Это не значит, что меня не проклинали. Посмотрите на меня. Я уже давно должен был умереть. Несколько раз. Я был заперт почти семьдесят лет, и все эти семьдесят лет искал ключи. Может быть, у вас они есть.

Лео сказал бы, что Джозеф преследует меня и мою семью.

Лео сказал бы, что даже сейчас Джозеф рассматривает евреев как единственный способ уйти из жизни. Не как живых людей, а как пешки.

Но если ты ищешь прощения, разве это автоматически не означает, что ты не можешь быть чудовищем?

Интересно, что мама думала о Джозефе Вебере?

Я тянусь к его руке. К руке, которая держала пистолет, которым он убил лучшую подругу бабушки и одному Богу известно, скольких еще.

— Я сделаю это, — обещаю я, хотя не уверена, лгу ли ради Лео или говорю чистую правду от себя.

Мы с Лео едем к Джозефу домой, но входить внутрь он отказывается.

— Без ордера на арест? Ни за что на свете!

По-моему, он преувеличивает. Я приехала всего лишь забрать собаку, а не искать порочащие документы. Запасные ключи Джозеф хранит под фигуркой каменной лягушки, которая украшает его порог. Когда я открываю дверь, Ева с неистовым лаем мчится мне навстречу.

— Все хорошо, — уверяю я маленькую таксу. — С ним все будет в порядке.

По крайней мере, сегодня.

Кто заберет собаку, если его выдадут Германии?

В кухне полный беспорядок. Тарелка перевернута и разбита, еды нет (похоже, полакомилась Ева); стул перевернут. На столе заменитель соли, который, должно быть, и ел Джозеф.

Я ставлю на место стул, убираю осколки тарелки, подметаю пол. Потом выбрасываю заменитель соли в мусор, мою стоящую в раковине посуду, вытираю стол. Роюсь в кладовке Джозефа в поисках еды для Евы. Там хранятся овсянка быстрого приготовления, «Райс-а-Рони» — смесь быстрого приготовления из вермишели, риса и приправ, горчица, макароны-спиральки. По меньшей мере три упаковки чипсов. Все кажется таким… обычным, хотя откуда мне знать, чем питается бывший нацист.

В поисках переноски или подстилки для собаки я оказываюсь на пороге спальни Джозефа. Постель аккуратно застелена белым одеялом, простыня в крошечных фиалках. В комнате два комода, на одном из них шкатулка с драгоценностями и женская щетка для волос. На одной прикроватной тумбочке будильник, телефон и игрушка для собаки. На другой — роман Элисы Хоффман[56], между страниц лежит закладка. Рядом с книгой баночка крема для рук с запахом розы.

Есть в этом что-то душераздирающее — неспособность Джозефа избавиться от вещей, которые напоминают ему о жене. Но этот человек, который любил свою жену, любит свою собаку, питается полуфабрикатами, не моргнув глазом, убивал других людей.

Я беру собачью игрушку — при этом Ева крутится у меня под ногами — и направляюсь к машине, где меня ждет Лео. Мы едем ко мне домой. Собаку я держу на коленях — она спокойно грызет обтрепанные штанины моих шорт.

— Он сказал, что был знаком с мамой, — говорю я Лео.

Лео бросает на меня взгляд.

— И что?

Я делюсь тем, что мне рассказал Джозеф.