Уроки милосердия

Отец пытался задействовать все свои связи за пределами гетто, чтобы разузнать о Рувиме, а еще лучше — вернуть его домой. Но связи, которые раньше помогли устроить меня в католическую гимназию, теперь были бесполезны. Если только у отца случайно не появятся друзья в СС, Рувим останется в тюрьме.

Поэтому я подумала о Дарином полицейском, том самом, из балета Штутгарта. Не было никакой уверенности, что он в состоянии чем-то помочь, тем не менее его имя было единственным знакомым нам именем в мире людей в немецкой форме. Но Дара сожгла его карточку, и даже эта тоненькая ниточка оборвалась.

Мы не знали, что с Рувимом, однако в начале месяца староста Румковский издал указ: всех воров и преступников высылать на работу в Германию. Таким способом он пытался избавить нашу общину от всякого сброда. С другой стороны, кто мог бы отнести Рувима к сброду? Я гадала, сколько людей в тюрьмах являются настоящими преступниками.

От одной мысли о том, что Рувима увезут, Бася становилась безутешной, хотя ей следовало думать о Меире — малыш быстро пошел на поправку после того, как стал принимать лекарство. Однажды ночью она заглянула ко мне в комнату. Было три часа ночи, и я тут же решила: что-то случилось!

— Что такое?

— Мне нужна твоя помощь, — ответила Бася.

— Почему?

— Потому что ты умная.

Бася редко признавалась, что ей что-то от меня нужно, и менее всего — мой ум. Я села на кровати.

— Ты задумала сделать какую-то глупость, — догадалась я.

— Это не глупость. Необходимость.

Я тут же вспомнила Рувима, который продавал хлеб, и сердито взглянула на сестру.

— Из вас двоих кого-нибудь волнует малыш, который зависит от вас? А если тебя тоже арестуют?

— Именно поэтому мне и нужна твоя помощь, — ответила Бася. — Минка, пожалуйста!

— Ты жена Рувима. Если ты не можешь добиться свидания с ним, что я-то могу сделать?

— Знаю, — негромко произнесла Бася. — Но я не с ним хочу встретиться.

Репутация старосты Румковского в гетто балансировала на тонкой грани между любовью и ненавистью. Следовало прилюдно восхищаться старостой, иначе жизнь твоя могла превратиться в ад, поскольку именно он распределял блага, занимался расселением и распределением еды. Но невозможно было не удивляться человеку, который добровольно согласился сотрудничать с немцами, морил голодом свой народ и оправдывал ужасные условия, в которых мы существовали, тем, что мы, по крайней мере, живы.

Еще ходили слухи, что Румковский падок на красивых девушек. Именно на это мы с Басей и рассчитывали.

Было несложно уговорить маму присмотреть за Меиром, сказав, что Бася в очередной раз хочет попытаться добиться свидания с мужем. Этим объяснялось ее желание надеть свою лучшую блузку и уложить волосы так, чтобы выглядеть в глазах мужа как можно привлекательнее. Я маму не обманывала, всего лишь умолчала о том, что мы отправляемся не в тюрьму, а в кабинет старосты Румковского.

Мне нечего было добавить к тому, что могла сказать сестра, добившись аудиенции у еврейского старосты, но я понимала, почему она зовет меня. Чтобы ей хватило смелости войти — и получить поддержку, когда она выйдет.

Его приемная выглядела настоящим дворцом по сравнению с тесными комнатушками, где мы ютились, либо с булочной. Разумеется, у него были подчиненные. Его секретарша, от которой пахло духами, а не дымом и копотью, как от нас всех, взглянула на меня, потом на полицейского-еврея, стоявшего, словно страж, у закрытой двери.

— Старосты нет, — заявила она.

Румковский много времени проводит в гетто: принимает парады у школьников, выступает с речами, проводит свадебные церемонии, посещает фабрики, которые по его замыслу делали нас незаменимыми для немцев. Вполне вероятно, что его не было на месте, когда мы с Басей только подошли к конторе. Но мы несколько часов просидели на холоде и видели, как пятнадцать минут назад староста вошел в здание в окружении свиты.

Его легко было узнать: грива седых волос, круглые черные очки, тяжелое шерстяное пальто с желтой звездой на рукаве. Именно из-за этой эмблемы мне пришлось на улице схватить Басю за руку, когда она вздрогнула, увидев проходившего мимо старосту. «Вот видишь, — прошептала я тогда, — он ничем не отличается от нас с тобой».

Поэтому я взглянула секретарше прямо в глаза.

— Вы лжете.

Она удивленно приподняла брови.

— Старосты нет на месте, — повторила она. — А даже если бы и был, без предварительной записи к нему не попадешь. Но на следующий месяц все расписано.

Я знала, что это тоже ложь, потому что слышала, как она по телефону договаривалась о встрече с начальником отдела снабжения на завтрашнее утро на девять. Я открыла рот, чтобы сказать об этом, но Бася ткнула меня локтем в бок.

— Простите, — сказала она, делая шаг вперед. — По-моему, это вы обронили.

И она протянула ей сережки. Я точно знала, что секретарша их не роняла. Они были в ушах сестры, когда она собиралась на эту встречу. Это были красивые сережки — свадебный подарок Рувима.

— Бася! — охнула я. — Не смей!

Она улыбнулась секретарше и прошипела сквозь зубы:

— Минка, заткнись!

Секретарша поджала губы и схватила сережки с ладони сестры.