Уроки милосердия

Вздрогнув, я начала осознавать. Мне придется сказаться больной – по крайней мере настолько, чтобы не привлекать внимания врачей. Но не настолько больной, чтобы меня забрали надзиратели.

Казалось, невозможно балансировать по такому туго натянутому канату.

– Сегодня из Ораниенбурга приезжает какая-то шишка, – продолжала она, – ходят такие слухи… Подумай сама, стоит ли привлекать к себе внимание. Они хотят хорошо выглядеть перед начальством – если ты понимаешь, что я имею в виду.

Я понимала. Это означает, что им нужны козлы отпущения.

Интересно, до Дары дошла весточка, что меня забрали сюда? Попытается ли она подкупить кого-то с помощью сокровищ из «Канады», чтобы освободить меня? Возможно ли вообще такое?

Через какое-то время я прилегла на подстилку. У одноглазой девушки поднялась температура, от ее тела исходили волны жара.

– Пить, – продолжала шептать она.

Я свернулась калачиком, достала кожаный блокнот из-под платья и стала читать свою историю с самого начала. Я использовала ее как обезболивающее.

В палате началась суета. Вошли медсестры, принялись перекладывать больных, чтобы они не лежали вповалку. Я спрятала свой блокнот, гадая, придет ли врач.

Вместо врача вошли солдаты. Они выстроились по обе стороны от офицера с большим количеством наград, которого я никогда раньше не видела. Должно быть, очень важная шишка, судя по сопровождению и по тому, что местные офицеры едва ли сапоги ему не целовали.

Человек в белом халате – печально известный врач? – похоже, проводил своеобразную экскурсию.

– Мы продолжаем добиваться результатов в методах массовой стерилизации с помощью радиации, – перевела я его слова и вспомнила девушку, которая предупредила меня, чтобы я держала рот на замке. Ту, с ожогами на животе.

Когда сопровождающие зашли в палату, я заметила начальника лагеря, который стоял, сложив за спиной руки.

Важная шишка поднял руку и поманил его.

– Герр оберфюрер?

Тот указал на еврейку, которая носила бинты за медсестрой.

– Вот эта.

Начальник лагеря кивнул одному из надзирателей, и узницу вывели из палаты.

– Это… – нараспев протянул оберфюрер, – надлежащего уровня.

Остальные офицеры заметно расслабились.

– Надлежащего уровня не значит впечатляюще, – добавил оберфюрер.

Он вышел из палаты, все последовали за ним.

На обед я съела бульон, в котором плавала пуговица, и ни намека на мясо или овощи. Я закрыла глаза и представила, что ест гауптшарфюрер. Жареную свинину! Я это точно знала, потому что сама в начале недели приносила ему меню. Я лишь однажды ела свинину, в гостях у Шиманских.

Я гадала, живут ли Шиманские до сих пор в Лодзи. Вспоминают ли они когда-нибудь о своих приятелях-евреях, думают ли, что с ними стало?

Жареная свинина, зеленые бобы, глазированные вишни – вот что предлагало меню. Я не знала, какие на вкус глазированные ягоды, но вкус вишен на языке чувствовала. Вспомнила, как мы с Йосеком и другими мальчиками поехали на телеге за город на фабрику, где работал Дарин отец. Мы устроили пикник, разложив еду на клетчатой скатерти, и Йосек принялся подкидывать вишни и ловить их ртом. А я показала, как умею одним языком завязывать травинку в узел.

Я думала об этих играх, о жареной свинине, о пикниках, которые мы устраивали летом, о том, что домработница Дары давала нам с собой столько еды, что остатки мы скармливали уткам в пруду. Только представить: остатки еды! Я изо всех сил пыталась вспомнить вкус грецкого ореха, чтобы понять, чем он отличается от арахиса, и размышляла о том, могут ли атрофироваться вкусовые ощущения, как атрофируются конечности, если ими не двигать. Я предавалась размышлениям, поэтому не сразу услышала, что происходит у входа в палату.

Гауптшарфюрер орал на одну из медсестер:

– Ты думаешь, у меня есть время разбираться с этим? Я что, должен обращаться к начальнику лагеря по вопросу, который следует решать с нижестоящим начальством?

– Нет, герр гауптшарфюрер. Я уверена, все можно уладить…

– Хватит! – Он подошел к циновке, на которой я лежала, и грубо схватил меня за руку. – Немедленно приступай к работе, ты вовсе не больна! – заявил он и потащил меня из палаты, вниз по ступеням больницы, через двор к административному зданию.

Мне приходилось бежать, чтобы не отстать от него.

Когда я пришла, мой стул и печатная машинка были уже на месте. Гауптшарфюрер сел за свой стол. Лицо его было красным, потным, и это когда на улице ниже нуля! Мы не обсуждали случившегося до конца дня.

– Герр гауптшарфюрер, – нерешительно спросила я, – завтра утром мне сюда возвращаться?

– А ты куда-то еще собралась? – ответил он, не поднимая головы от столбика с цифрами.