Уроки милосердия

Шайла из тех, кто заново утвердился в вере, что совершенно неудивительно. Но мне все равно неуютно, как будто она говорит о том, что мне такое право – попасть на небеса – не даровано.

– Когда мама лежала в больнице, – говорю я, – ее раввин рассказал такую историю. И на небесах, и в аду люди сидят за праздничным столом, заставленным удивительными яствами, но никому нельзя сгибать руки в локтях. В аду все голодают, потому что не могут себя накормить. А на небесах все наедаются до отвала, потому что, чтобы накормить друг друга, не нужно сгибать руку.

Я чувствую на себе взгляд Джозефа.

– Мистер Вебер! – подбадривает Мардж.

Я думаю, что Джозеф проигнорирует обращение или, как обычно, покачает головой. Но, к моему удивлению, он отвечает:

– Когда человек умирает, он умирает. И все заканчивается.

Эти резкие слова окутывают присутствующих, словно саван.

– Прошу прощения, – извиняется он и выходит из зала.

Я нахожу его в коридоре церкви.

– История, которую вы рассказали, – говорит Джозеф, – о праздничном столе… Вы сами-то в нее верите?

– Хотелось бы верить, – отвечаю я. – Ради мамы.

– Но ваш раввин…

– Он не мой раввин, а мамин.

Я направляюсь к двери.

– Вы верите в жизнь после смерти? – с любопытством спрашивает Джозеф.

– А вы нет?

– Я верю в ад… Но он здесь, на земле. – Старик качает головой. – В хороших и плохих людей. Если бы все было так просто… В каждом человеке есть и то и другое.

– По-вашему, одно не может перевесить другое?

Джозеф останавливается.

– Это вы мне скажите, – отвечает он.

Его слова словно обжигают, мой шрам начинает гореть.

– Почему вы никогда не спрашиваете, как это произошло? – не подумав, говорю я.

– Что «это»?

Я обвожу рукой лицо.

– Ах, это! Как-то давным-давно мне сказали, что история сама себя расскажет, когда время придет. Я решил, что время еще не настало.

Странная мысль: то, что со мной произошло, – не моя история, а нечто существующее совершенно обособленно от меня. Неужели вся моя проблема в том, что я не способна отделить одно от другого?

– Автомобильная авария, – говорю я.

Джозеф кивает, ожидая продолжения.

– И пострадала не я одна, – удается выдавить мне, хотя слова душат.

– Но вы выжили. – Он нежно касается моего плеча. – Может быть, только это и имеет значение.

Я качаю головой.

– Хотелось бы мне в это верить.

Джозеф смотрит на меня.

– Разве не всем нам этого хочется? – говорит он.

На следующий день Джозеф не приходит в булочную. И еще через день его тоже нет. Я прихожу к единственно возможному выводу: Джозеф без сознания лежит в своей кровати. Или того хуже.

За все годы моей работы в «Хлебе нашем насущном» я ни разу не оставляла булочную на ночь без присмотра. Мои вечера расписаны с военной точностью: я почти два километра прохожу по кухне до той минуты, когда разделяю тесто и формирую из него сотни буханок, пока они подходят и готовы выпекаться в разогретой духовке. Сама булочная становится живым, дышащим организмом. Каждый стол – новым партнером, ожидающим своей очереди потанцевать. Собьешься во времени – и будешь стоять одна в окружающем хаосе. Я ловлю себя на том, что начинаю спешить, пытаясь сделать то же количество работы за меньший отрезок времени. И понимаю: от меня будет мало толку, пока я не навещу Джозефа и не удостоверюсь, что он дышит.

Я еду к нему, вижу свет в кухне. Ева тут же заливается лаем. Джозеф открывает дверь.

– Сейдж! – удивленно восклицает он. Громко чихает и вытирает нос белым носовым платком. – Что случилось?

– Вы простыли, – констатирую я очевидное.

– Вы проделали весь этот путь, чтобы сообщить мне то, что я и так уже знаю?

– Нет. Я подумала… я хотела вас проведать… вас два дня не было видно.

– Апчхи! Как видите, я в состоянии самостоятельно стоять. – Он жестом приглашает меня в дом. – Зайдете?

– Не могу, – отвечаю я. – Мне на работу пора. – Но я не двигаюсь с места. – Я волновалась, когда вы не пришли в булочную.

Он молчит, раздумывая. Его рука лежит на ручке двери.

– Значит, вы приехали, чтобы убедиться, что я еще жив?

– Я приехала навестить друга.

– Друга… – повторяет Джозеф радостно. – Значит, мы теперь друзья?

Двадцатипятилетняя уродина и девяностолетний старик? Полагаю, бывают и более необычные парочки.

– Я польщен, – официальным тоном произносит Джозеф. – Увидимся завтра, Сейдж. А теперь вам пора на работу, чтобы завтра я смог полакомиться булочкой с кофе.

Через двадцать минут я возвращаюсь в булочную, выключаю шесть обозленных таймеров и пытаюсь оценить ущерб, причиненный моей самовольной часовой отлучкой. Некоторые буханки подошли слишком сильно; тесто перебродило и осело либо с одной, либо с другой стороны. Пострадает вся ночная выпечка, Мэри разорится. Завтра посетители уйдут с пустыми руками.

Я заливаюсь слезами.

Не знаю точно, что стало причиной слез: то ли беда в кухне, то ли боязнь потерять Джозефа, когда я только-только его нашла. Я и не представляла, что так из-за него расстроюсь. Не знаю, сколько еще потерь я смогу пережить.