Уроки немецкого (Антифашистская тема в современной немецкоязычной литературе)

Писатели, возвращавшиеся после войны в ГДР, приезжали не с пустыми руками. В годы добровольного изгнания необычайно расцвел талант Бертольта Брехта — поэта, публициста и драматурга. Немногие его пьесы смогли увидеть свет рампы на чужбине. Вот почему с таким яростным азартом Брехт и его единомышленница и жена замечательная актриса Елена Вейгель принялись за организацию своего театра. Не прошло и нескольких лет, как созданный ими «Берлинер Ансамбль» сделался одним из самых прославленных театров мира.

Когда‑то в прошлом веке Генрих Гейне написал «Песнь маркитантки» из времен 30–летней войны. Вот как она звучит в переводе Ю. Н. Тынянова:

Люблю я немца, француза люблю,
Люблю я чеха и грека,
Я шведа, испанца люблю, поляка, —
Я в них люблю человека.
Мне все равно, из какой страны
И веры он старой иль новой,
Мне люб и мил любой человек,
Когда человек он здоровый.
Отечество и религия их,
Все это только платья —
Тряпки долой! Чтоб его к груди
Нагого могла прижать я.
Я — человек, человечеству я
Отдаюсь душой и телом;
А кто не сразу может платить,
На него запишу я мелом.
Смеются над моим шатром
Зеленые веночки.
Сейчас мадеру я дарю
Из самой свежей бочки.

Не правда ли, эту песню вполне могла бы спеть и брехтовская мамаша Кураж, будь она несколько помоложе? Характеры маркитанток Гейне и Брехта очень схожи: та же безалаберная удаль и озорство, то же демонстративное презрение к различиям в вере. Лишь бы товар не залеживался, на все прочее — плевать! Но Брехт, рассказывая о превратностях карьеры маркитантки, сурово предупреждает: «Войною думает прожить — за это надобно платить!» Мамаша Кураж отдала тридцатилетней войне своих детей. В финале спектакля согбенная дряхлая Кураж тащила на себе фургон в одну сторону, а сценический круг вращался в другую. Становилось ясно, что Кураж своего страшного урока так и не поняла, она готова опять плестись в хвосте солдатского обоза.

Когда Брехта спрашивали, почему его героиня так и не поумнела и по–прежнему думает, что война для нее кормилица, он отвечал, что ему куда важнее, чтобы прозрел зритель и сделал правильный вывод из всего увиденного. Пусть нынешний зритель или читатель будет проницательнее и умнее незадачливой лихой маркитантки времен тридцатилетней войны.

Творчество Бертольта Брехта представляет загадку еще и вот в каком плане. Принято считать, что искусству вредит явная дидактика, что итоговая мораль и поучение снижают художественную ценность стихотворения или новеллы. Но ведь Брехт всегда и всех непрестанно учил, учил явно и откровенно, как опытный учитель, не боясь повторять и закреплять пройденное. К этому его вынуждала трагическая повторяемость страшных событий немецкой истории. Дело, видно, не в самой дидактической позиции писателя, а во владении особыми воспитательными приемами, когда читающему интересно быть воспитуемым.

Об одной своей героине Брехт говорит: «Много мелкого, но ничего мелочного». В известном смысле это и авторское кредо — все, что составляет повседневную человеческую жизнь, все, что определяет потребности человека, заслуживает пристального писательского взгляда.

Обращаясь к истории (а Брехт любил исторические сюжеты), он вытаскивает из полузабытых легенд как будто малозначащие частности, но они‑то как раз и придают порой неожиданное толкование известным фактам. На этом принципе построен, например, его новеллистический шедевр «Плащ еретика», посвященный Джордано Бруно. Незамысловатая фабула соединяет две судьбы — судьбу великую, героическую и биографию, не оставляющую приметного следа в истории. Настырная старуха требует с еретика Бруно, брошенного в темницу, плату за сшитый плащ. Банальное сознание осудило бы сразу недалекую женщину, терзающую своими мелкими домогательствами и без того замученного ученого. Но не таково отношение к ней автора. Брехт, несмотря на эмоциональную сдержанность изложения, все‑таки любуется ее настойчивостью и храбростью, он уважает ее личное право, оправданное нищетой и тяжким трудом. И в каком же необычном образе предстает перед нами легендарный Джордано Бруно, среди долгих мучительных испытаний помнящий о своем маленьком долге.