Уроки рисования

— В чем дело? Это я хочу опросить, в чем тут дело! Вчера вечером я дважды поймала Наташу за этим самым… Гадким занятием. Стала говорить, расспрашивать — молчит. Пригрозила — молчит. Я перерыла портфель и нашла вот это! — Лена швырнула на стол фото, где все три девочки голенькие сидели в обнимку на диване, причем Саня и Наташа целовались, а Олина рука лежала на промежности внучки.

Все смешалось и рухнуло в бездонную пропасть. В глазах у Игоря Сергеевича потемнело. Дочь продолжала

— Так что это такое? Может, ты мне скажешь? Я ее уже спрашивала, — она и тут молчит. Как сидорову козу излупила! А ведь это тут снято… Тут! — Она быстро вошла в комнату и ткнула пальцем в диван. — Что же ты делаешь, отец! Что это за маразмы такие! Старческое что ли? Может тебя надо лечить отправить? Сдурел на старости лет, да?

— Лена, послушай…

— И слушать ничего не хочу! Давай сода всю эту гадость!

— Какую гадость?

— Чего дурачком прикидываешься! Фотокарточки давай!

— Нет никаких фотографий! Это так… Вроде в шутку…

— Хороши же шуточки! Полгода родной отец развращает мне дочь! Шуточки! Я сама найду!

— Не смей рыться!

— Ax, не смей! Значит, есть что искать! — Неожиданно Лена подошла и рывком распахнула спальню. — Никого нет.

— Что ты хочешь там найти?

— Ничего! — словно выплюнула женщина и, стуча подковками зимних сапог, вышла в коридор.

— Запомни: ты мне больше не отец, и Наташа — тебе не внучка, и больше ты ее никогда не увидишь! — Она распахнула дверь и замерла вполоборота. — А я ее до смерти иссеку, но узнаю, чем вы тут занимались. Каким рисованием.

Дверь захлопнулась, словно крышка гроба. Едва переставляя ослабшие ноги, задыхаясь от острой боли, Игорь Сергеевич дополз до кресла и упал в него почти без чувств. Через минуту из спальни показалась перепуганная мордашка Сани, следом — Оли. Обе девочки почти нагие. Младшая с опаской взглянула на дядю Игоря, не решаясь подойти, а старшая тут же кинулась к нему, трогая за кисти и зачем-то щупая лоб, холодный и потный.

— Что с ним? — голосок Саши дрожал на грани слез.

Оля осторожно потрясла Свешникова за плечо.

— Дядь Игорь, ты живой? — она сама чуть не плакала. Он слабо шевельнулся и открыл глаза, в которых стояли боль и слезы.

— Фу! — облегченно выдохнула Саша, опускаясь на диван. — А где одежда? — спросила она, озираясь. — Я же голышом…

Свешников улыбнулся,

— Там, за диваном… — Каждое слово давалось с неимоверным трудом. Малышка склонилась, оттопырив попку, и стала извлекать смятые платья, колготки, долго искала трусики.

— Дядь Игорь, — Оля не отходила от него, — может, «скорую» вызвать?

— Нет, Оленька, лучше дай мне лекарство. Там, на кухне, в столе…

Она примчалась с пистоном нитроглицерина.

— Это, да?

— Спасибо. — Он сунул горошину под язык.

— А машину не надо? Вы лучше идите, а то она еще вернется…

— Ну и что! Пусть. Ишь, какая! Кричит тут… — Не очень решительно хорохорилась Оля.

— Идите, идите… Я сейчас оклемаюсь.

В конце концов, удалось выпроводить только Санечку. Оля осталась, не смотра ни на какие уговоры. Она сбегала на кухню включить чайник, помогла (неожиданно сильная) перебраться дяде Игорю на диван и укрыла его теплым пледом, тщательно, словно маленького ребенка, подоткнула края. Потом села рядом с ним, но не на диван, а чтобы не потревожить, на пол.

— Тебе уже лучше, дядя Игорь?

— Да, спасибо. Ты у меня человек! — он слабо улыбнулся и погладил растрепанные волосы девочки.

— Я от вас никуда не уйду. Я ночевать с вами останусь. Только сбегаю, маму предупрежу, скажу. К подружке пойду ночевать.

— Не надо, Оленька. Зачем лишние хлопоты, и так неприятностей хоть отбавляй, а еще вдруг и с тобой что приключится. Я совсем с ума сойду.

Девочка вздохнула и потерлась щекой о его руку.

— Все равно! Тогда я завтра из школы убегу прямо с утра к вам.

— Хорошо, завтра убегай, а сегодня надо домой идти.

— Еще рано, дядя Игорь! Вот чаю попьем, моего вкусненького. Я посмотрю. И пойду, ладно?

— Ладно, ладно…

От ее трогательной заботы и преданности Свешникову действительно стало легче, теплее. Он думал: «Какую славную девочку подарила судьба старому греховоднику. Какая причудливая и непонятная все-таки жизнь».

После чая Оля затеяла уборку на кухне. Стараясь не шуметь, и лишь изредка, брякая непослушной тарелкой или чашкой. Он не мешал ей больше, не гнал, наслаждаясь присутствием маленькой феи.

Перед уходом, чтобы окончательно убедить девочку в своей жизнеспособности, он даже встал и проводил Олю до двери, ласково, почти по-отечески, поцеловав на прощание в губы.

Потекли часы мучительного одиночества и тупого бессмыслия. Думать действительно ни о чем не хотелось: любое воспоминание, не говоря уже про будущее, вызывало острую сердечную боль.