Уроки русской любви

Причина же почти всеобщей любви к самой книге – такая же, в сущности, тайна, как и все, что связано с Михаилом Булгаковым. Конечно, критики всегда найдут что сказать: идеи, образы, стиль, новаторство, историческая судьба автора и его текста… Но успех этим не объясняется – именно поэтому критику, как правило, так легко восхвалять высокое качество дурной литературы, и так трудно доказать, что талантливое является таковым.

Я, не имея лучшего термина, часто говорю о творчестве через понятие энергии. В конце концов, искусство, как мы знаем, исторически произошло из магии, смысл же ее не в том, чтобы создавать прекрасное, а в том, чтобы воздействовать на мир, для чего и нужна энергия. У “Мастера” уровень энергии на моем внутреннем приборе зашкаливает. Но откуда берется этот накал?

Во-первых, из особой авторской оптики. Хотя барочной пышности описаний нет и в помине, повествование визуально, обладает удивительной точностью, простотой и постоянством деталей. Если справедливо, что в поэзии важнее слух, а в прозе – зрение, что в поэте больше от музыканта, а в прозаике – от живописца, Булгаков должен быть объявлен прозаиком par excellence. Он – живописец в том смысле слова, что все свои главные вопросы – метафизические, нравственные, эстетические – ему удается переводить на язык мазков и линий, цветов и красок и решать их прежде всего пластически. Эту его особенность обычно не замечают за масштабом философского вопрошания и тонким остроумием. И все же, даже самое грандиозное полотно состоит из мелких точек и линий на плоскости – если, конечно, перед нами не Марк Ротко и Герхард Рихтер.

Вот первый кадр романа. “В час небывало жаркого заката” появляются два человека: один, одетый “в серенькую пару” и в очках “в черной роговой оправе”, другой – “рыжеватый”, “в жеваных белых брюках и в черных тапочках”. Черный, белый, серый, рыжий – колорит самой первой сцены не изменится на протяжении всего текста романа, читателя ожидают сотни страниц с черно-белой гаммой и разнообразными огненными оттенками, от желтого до красного (в данном же случае мы видим закатное пламя и рыжеватую шевелюру поэта Ивана Бездомного).

А вот сцена знакомства Мастера с Маргаритой. Начальная краска – желтая, нам сразу показывают “отвратительные, тревожные желтые цветы”. Желтое явно не нравится Мастеру – “нехороший цвет!” Желтые цветы ярко выделяются на фоне “черного весеннего платья” и “черной перчатки с раструбом”. Мастер следует за “желтым знаком” и идет вдоль “желтой грязной стены”. Цветы скоро тоже станут грязными, будучи дважды выброшенными – в канаву и на мостовую.

Кстати, что за сорт у этих цветов? Про них сказано лишь:

“Черт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве”. Наверняка знает, как обычно, только Черт, но можно предположить, что речь идет о цветах мимозы. Они и первые весной, и вульгарно рифмуются с розами, которые в первой же фразе неосторожно предпочел розенкрейцер Мастер (вспомним, что розовый запах преследует Понтия Пилата перед встречей с Иешуа и кружит голову Маргарите на балу у Сатаны). Во всяком случае, эти отвратительные цветы – точно не маргаритки. Те, хотя и с желтой сердцевиной, цветут явно позже.

Вот Мастер сжигает свой opus magnum. Сначала – темнота, потом быстро появляется свет: “Шаря в темноте, я еле сумел зажечь лампу”. Дальше снова тьма, испуганному герою кажется, что “тьма выдавит стекла” и он захлебнется в ней, “как в чернилах”. Впрочем, скоро Мастеру “хватило сил добраться до печки и разжечь в ней дрова” – пришел черед света, который дает огонь. После чего кладутся еще две белые краски, когда Мастер “зажег свет” и “нашел бутылку белого вина” (спрашивается, что мешало ему найти красное вино, более подходящее для описания любовных страданий?). Белый цвет немедленно сменяется черным, когда Мастер достает “черновые тетради” и начинает их жечь. Здесь появляется желтая краска, “желтизна неудержимо поднималась снизу вверх”: не желтизна ли это тех цветов из предыдущего отрывка, которые Маргарита при первой встрече с Мастером дважды бросает сверху вниз?

Бумага рукописи тем временем почернела. Внезапно возникшая Маргарита выхватила манускрипт из печки, сбила огонь, после чего “аккуратно сложила обгоревшие листки, завернула их в бумагу”: почерневшие листки и белая бумага. Графически монохромна и последняя картина этого эпизода. Маргарита уходит, и последнее, что видит Мастер – “полоску света”, а также “черный силуэт на пороге наружной двери и белый сверток”. Черное и белое – безупречный ритм чередования. При этом мы помним, что свою историю Мастер рассказывает Ивану Бездомному темной ночью при лунном свете в белом антураже палаты сумасшедшего дома.