Уроки сектоведения. Часть 1

Это действительно протоевангельская сцена. Можно не верить в то, что Псалмопевец предчувствовал Голгофу и пророчествовал о ней. Но нельзя отрицать, что этот текст звучал в сердцах евангелистов, когда они описывали Распятие, и что совершенно естественно они увидели в Распятии исполнение образов древнего Псалма[326].

У Блаватской особо устроенные глаза. Она настаивает, что “Слова “Мой Бог, мое Солнце, ты излил свой Свет на меня!” — являлись заключительными словами, которыми заканчивалась благодарственная молитва Посвященного, сына и Избранника Солнца”{1253}.

И когда видишь, что крик боли она переделывает в “благодарственную молитву”, понимаешь, что у Блаватской были сложности не только с “научным” отношением к материалу, но что-то было не в порядке и с ее совестным чувством, чувством обычного человеческого сострадания.

Вообще с точки зрения теософии, христианства просто не существует. Христианства нет как самостоятельного духовного и исторического фактора[327]. То, что было в раннем христианстве доброго (с точки зрения Блаватской), — это отголоски языческих мистерий. То, что в христианстве появилось нового, — это все чистое невежество и омрачение древних мистерий. Даже собственного имени нет у Христа. “Тайная наука говорит, что слова Jesous Chreistos означают только сын Язо, Хрестос, то есть жрец бога оракула. В действительности на ионическом наречии Язо называется Иезо, Jesous — родительный падеж, означает: сын Иезо”{1254}.

Полагаю, что историко-религиозная схема, которая не замечает Нового Завета и которая беззастенчиво ищет объяснения еврейских имен в греческих диалектах, сама свидетельствует о своей радикальной антинаучности. Равно как и предложение изучать буддизм с платоновской калькой – «Овладение каждой доктриной запутанной буддийской системы может быть достигнуто только путем строгого следования методам пифагорейцев и платоников, как в большом, так и в мелочах»{1255}.

Поразительно, что Елена Петровна все же знает о принципах научной добросовестности. Любой ученый филолог согласится с ее советом: «Нам следует сохранять осторожность, дабы не поддаться соблазну истолкования терминов из Нового Завета методом выявления их значения в других фрагментах и книгах. Новый Завет не является единым целым, это собрание различных книг; и потому бессмысленно пытаться унифицировать значение того или иного слова вне контекста или зафиксировать тот или иной перевод в качестве стандартного»{1256}.

Но если Блаватская полагает, что даже у ап. Павла некое слово может иметь такие оттенки, которых лишено это же слово у ап. Иоанна, то как же она предлагает прочтение новозаветных книг через призму индийских доктрин?

Вот евангельский стих: “И от полноты Его все мы приняли и благодать на благодать» (Ин. 1,16). Перевод Блаватской: «Полнота (Плерома) есть бесконечное проявление в проявлении, Джагад-йони, или Золотое Яйцо. Следовательно, Плерома – это Хаос. «Любезность за любезность» означает, что все полученное нами мы возвращаем обратно – атом за атом, служение за служение… «Благодать» – слово, весьма сложное для перевода. Оно соответствует высшему аспекту Акаши. На психическом уровне это астральный свет или Змий…»{1257}. И в конце концов: “Великий Посредник Магии, Mysterium Magnum, Астральный Свет есть именно то, что церковь называет Люцифером”{1258}. “Черное отражение белого Лика и есть Астральный Свет или “Demon est Deus inversus”»{1259}.

Не правда ли – очень научно так «перевести» слово благодать, чтобы в итоге оно стало «черным отражением» и обозначением Люцифера!

Слово «благодать» (благой дар, подарок, милость) действительно не поддается «переводческим» усилиям оккультистов. Мир, в котором они живут, не знает милости. Вот и приходится текст, в котором христиане видят указание на сугубость Божией милости, переиначивать под индийский кармический стандарт. А уж как из Полноты получился «Хаос», да еще по пути превратившись в «йони»… Тот, кто заглянет в справочники по истории религий в поисках значения этого индийского термина, тот поймет, почему христане не пожимают руки теософам.

Ну, а там, где «йони», там, конечно, и «лингам». И именно в нем Е. Рерих находит «сосуд мудрости»[328]...

Если же в поле интереса Блаватской попадают христианские послебиблейские тексты, то и тут пропагандистский азарт не оставляет ее перо. Легко и беззастенчиво она приписывает тем или иным авторам идеи, которых у них не было. В полемическом азарте она выбросывает все те осмысления христианских символов, которые дают сами христиане, и безапелляционно втискивает в них нечто сколь угодно противоположное.