Уроки священного писания. Теория абстрагирования

Что нужно мне? Вздохну ли грудью полной в успокоенье? Иль только последним будет вздох, что от мира отпустит.

* * *

Всхлипнет мир безутешно как муж сильный, приговоренный к смерти. Взглянет жалобно, моргнет растерянно. Все, что было, станет небылью. Запылает солнце: ни восход, ни заря. Будет день без света и ночь без темени.

Что спасет тебя? Лишь душа моя. И руки тепло на руке твоей успокоит сердца боль, остановит крик разума.

И не надо будет слов, и не нужен будет лик. Без образа ты узнаешь меня и склонишься покорно главою седой, как пророк под топор палача.

* * *

Слышишь? Это – я. Пришел себя утешить, пришел себя услышать от тебя.

* * *

Когда узнаешь ты, что знаю я, когда об этом я узнаю, прижмусь к тебе, губами закрывая из уст твоих вопрос: «Что делать нам теперь?»

* * *

Как сказать, если нет слов: лишь разведу руками… Красок пятна сливаются в бесформенный ком, бьется наружу мысль: не разродится. Глухое мычанье зверю подобным делает лик мой. И лишь глаз глубина таит сокровенное. Ждет, что света лучи покажут и мне мое сердце.

* * *

Когда встречаются два мудреца они садятся рядом и молчат. Изредка взор поднимут на горы. Взгляд сквозь них уйдет в никуда.

Сядь и ты рядом. Послушай. Услышит душа перезвон авраамовых стад колокольцев, шум ветров каменистых пустынь Палестины, и священное «ом» в лабиринтах Тибета, и мерный шаг беспощадных фаланг Александра и «mea culpa!» в готическом храме исторгнет монах…

Сядь рядом, и ты поймешь, сколько познать нужно крика, чтобы так молчать, как эти два мудреца.

* * *

Приходи ко мне подумать, посидеть в тиши, посмотреть на облака в небе вечернем. Только они – напоминанъе миру, что замирает теряя свет… Что за картина на небе? Ее нарисуем вдвоем: я и ты. И какая будет удача увидеть друг друга, ничего не сказав ни о чем.

* * *

Я ищу в беззвучии слова… У кого? Откуда они ко мне приходят? Как облекают они в плоть пустоту моих мыслей?

Страшно и трепетно думать, что ты лишь свирель в руках пасущего стада.

* * *

Мой внутренний голос. Мое внутреннее я. Моя душа. В разговорах и спорах только с собой. Нет для нее собеседника. Говорят, только Бог может ей ответить, но пока молчит. А вокруг такие же. А может, и нет. Как распознать? Заговорить? Но это лишь голос. Показать? Это только лишь жест. Дотронуться? Тело ответит. Не душа. Целый мир – нечто снаружи. Вся вселенная – лишь посредник. Посредник в беседе ни с кем, ибо теряется он во множестве громоздких звеньев: в звуке, запахе, цвете.

Лишь прожившие вечность вместе уловят случайный ответ. Касание душ незрячих в пустоте человеческих лет… Поговори со мною. Посмотри мне в глаза. Возьми мою руку в ладони. Покажи небеса… Но нет. Это все лишь отраженье. Это лишь суета. Главного контур только чертится. Линия тонкая пером ведется острым, обрываясь и исчезая…

Где ты? Лишь надежда теплится, что однажды в черноте безразличной, не касанье, не голос, не свет мне ответит, со мною сливаясь в испуге: «Я здесь…»

Когда? Ужель только в смерти…

* * *

Внезапно толчок, проснешься, смотришь долго в темноту. Думаешь, что за звук это был? Шорох чей или крик? Ждешь напряженно: не повторится ли?

Нет. Это – не снаружи. В себя загляни. Какая догадка тебя во сне осенила? Но нет, не поймать. Опять погружаюсь…

* * *

Обрекли меня на жизнь, в сосуд звенящий заточили, костьми и плотью облепили, сказали: «Ты теперь вот здесь!»

Но рвусь на свет, стремлюсь на волю, туда, где я повсюду.

* * *

Если б встретил я себя, то я б конечно же узнал. Но, думаю, не подошел бы, не заговорил. Я и с другими редко заговариваю…

И он бы не подошел: ведь он – это я.

И только глаза нам покажут все, что хотелось спросить. И только они нам подскажут все, что ответить нам надо.

Зачем же тогда подходить?

* * *

Вспыхнет свет, зажжется луч. Какого он будет цвета?

Слово раздастся, как будто с небес. На языке оно будет каком?

Детства запах ударит из бездны. На что же он будет похож?

Касанье случайное сердце встревожит. Чем же задеть удалось?

И эти объятья я знаю: я ждал их. Кто сможет теперь нас разлучить?

* * *

Как долог путь от первого виденья, от первой мысли, потрясшей дикаря, до пьянящей сладости вечернего признанья и щемящей ясности мечты…

И мой сей путь. Я им иду – все более на ощупь, очередного оставляя за спиной поводыря. И пусть не суждено достичь последнего предела – пройдет по мне, идущий вслед меня.

* * *

Линия делит надвое мир. Двое, сливаясь, его возрождают. Так из беседы случайной, из робкого взгляда росток небо и землю воедино сшивает.

* * *

Я отрываю от мира кусок, отсекаю все лишнее: это – моя добыча.

* * *

Корзина винограда спелого ароматом пронзает грудь. Глаза не устанут смотреть на кисти тугие. Меж ивовых прутьев изгиб – ягод сладчайших сочится сок. В порыве, как зверь, впиваюсь зубами – стекает на грудь кровь растерзанной жертвы… И наступает успокоенъе.

* * *

В жизни старого поэта беспокойство лишь одно: чтоб успеть к последнему рассвету строчку, что важней всего, отметить и отдать…

Он ее давно приметил – бурной юности строку – ту, что гнал все эти годы. Гнал, как будто не свою.

* * *