Уроки украинского. От Майдана до Востока

— Хирургия — это не терапия. И не мы отрезаем. Но когда человек теряет связь с Богом, становится на сторону сатаны и превращается в исполнителя его воли, тут исчезает всякая возможность мирного сосуществования между людьми. Война — это когда люди не видят возможности мирного сосуществования. Но мы ни на кого войной не идем! Только гибель невинных может пробудить других людей, когда до них уже не доходят слова. Я надеюсь на это. Конечно, это очень больно… Я ведь только что с отпевания приехал, погиб молодой мужчина, ополченец Валентин. Ему ничего не надо было. Он просто отдал за нас свою жизнь. И этим многое можно оправдать. Но как оправдать тех, кто вчера обстрелял маршрутку? Для чего это было?

Кот включает компьютер, и на экране появляются первоклассники — белые рубашки, белые банты — таких мы видели вчера в школе. Но эти первоклассники сидят в школьном подвале и плачут. Их школу обстреляли. Одна из женщин на экране хватает девочку за руку и кричит: «Это ручка моей дочки! Посмотрите на нее, киевляне! У нее такая же ручка, как и у ваших детей!» Кот переводит внимательные глаза с меня на отца Бориса.

— Сейчас атакуют аэропорт, — произносит священник. — Мы долго терпели. А они все говорили, что это ополченцы стреляют по своим же домам. Бог им судья. Только ведь… они снова стреляют по городу.

— Вам исповедуются те, кто идет на войну. Как вы думаете, в каком состоянии сейчас находятся украинские военные в аэропорту?

— Очень простое у них состояние… Господь сказал своим ученикам: «Многие придут и будут рассказывать от моего имени. Судите их не по словам, а по делам их». Они думают, их устремления направлены на уничтожение нас, но на самом деле они уничтожают самих себя. Ведь мы их братья и сестры. Те, кто сейчас в аэропорту, — наши заблудшие братья.

— И чтобы вернуть их на истинный путь, их нужно убить? — я поворачиваюсь к Коту, и тот прикрывает глаза.

— Бодхисатва знал, что разбойник за предыдущие прегрешения попадет в ад, — тихо говорит Кот, и тугой на ухо батюшка сейчас не слышит его. — И там пребудет огромное количество времени. У бодхисатвы были заслуги, он подумал: лучше в ад попаду я. Он убил из сострадания к разбойнику.

— Судить может только Бог, — говорит батюшка. — А мы лишь оцениваем действия людей.

— Перед боем к вам приходят ополченцы. Они хотят выжить. Но вы, благословляя их, знаете, что вернутся не все. Бог не спасет их. Что вы думаете о Боге в тот момент, когда они не возвращаются?

— Нет! — протестует батюшка. — Нет! Все неправильно вы говорите! Я благословляю людей на победу, которая может быть достигнута ценой их жизни. И я им об этом честно говорю. Возможность быть убитым очень велика. И я… скрывать не буду, сам иду в бой вместе с ними.

— Но вы же не берете в руки оружие?

— К сожалению, беру, — тихо отвечает он. — У меня в одной руке крест, а в другой автомат. Я не собираюсь прикрываться канонами церкви. Я такой, какой есть. И Бог мне судья. Но вы поймите: не имею я морального права благословлять людей на смерть, не будучи рядом с ними.

— Вы убивали, батюшка. Это грех или не грех?

— Грех это или не грех? — повторяет батюшка. — Хочу, чтоб вы ответили.

— Не знаю.

— Правильно, — тихо соглашается он. — А этого и не надо знать. Это нужно делать. Ведь единственное, что нужно делать, чтобы победило зло, — не сопротивляться ему. Мы не можем допустить гибели тех, кто стоит у нас за спиной. Это шутка, конечно, и примите, пожалуйста, это как шутку, а не как иначе. (Что именно здесь шутка? Что батюшка в бой с крестом и автоматом ходит? Людей убивает? Или что-то другое? Не очень понятно.) Когда ребята просят у меня благословения: «Ну что, убивать, батюшка?», я говорю: «Не, ребята. Просто мочите их».

— Вы страдаете, батюшка?

— А я же вам говорю: на той стороне тоже люди. Я переживаю за них. Но война — она прежде всего в душе. Мы должны победить войну в душе.

— А у вас в душе война?

— У меня в душе скорбь, молитва и упование на Бога, — в этот момент Кот протягивает руку батюшке. Прикрыв глаза, они стоят какое-то время, сцепив в едином порыве руки, соединенные чем-то высоким и больным, перетекающим сейчас из одного в другого.

— Легко ли стрелять в людей? — открывает глаза батюшка. — В людей, которых не считаешь врагами, а считаешь братьями заблудшими? Это больно.

* * *

Машина движется навстречу закату, розовой полоской обозначившемуся в темнеющем небе. По обеим сторонам дороги виднеются каркасы обожженных строений. Неподалеку от Красного Луча блокпост, который вместе с ополченцами охраняет белый Ленин, одетый в каску, с георгиевской ленточкой на груди и гранатометом в руке. Рука ополченца в перчатке с обрезанными пальцами принимает мой паспорт.

— Наконец-то я держу его в руках, — торжественно сообщает он, глядя на красную обложку. — Это божественно. Скоро у меня будет такой же!

Дорога лежит на Дебальцево. Неподалеку от этого населенного пункта машина тормозит из-за огромной стаи воронов. Одни сидят на дороге, другие молча кружат. Машина едет медленно, сгоняя и объезжая птиц. Через несколько минут украинский блокпост.