Уроки украинского. От Майдана до Востока

— Заядлый холостяк, — отвечает ее муж. — В молодости не женился, а потом так пошло. Но вот он автографы собирал олимпийских чемпионов. — Богдан достает из коробки общую тетрадь. Открывает ее. Все листы исписаны аккуратными ровными буквами и цифрами. — Он записывал результаты всех Олимпийских игр. Девяносто второй год — Барселона, — видите? — водит Богдан пальцем по строчкам. — Дзюдо, теннис, фехтование. Он вел документацию каждой игры до две тысячи десятого года. А перед смертью он болел — следил за Олимпиадой в Сочи по телевизору. Но когда начался штурм, он сказал, что должен быть там, и поехал… Я бы сказал, что он не был счастлив — потому что у него не было детей. Для меня все, у кого нет детей, несчастны… Но у него были его Олимпиады, по переписке он собрал три тысячи автографов олимпийских чемпионов — Вячеслава Третьяка, Льва Яшина, Турищева…

— Наши дети вставали и бежали сразу к нему, — говорит его жена. — Мои дочки тут следили за порядком, — оборачивается на сервант, в котором за стеклом каждая чашка с блюдцем, каждая статуэтка проложены вышитыми крестиком салфетками. Проход в другую комнату — завешен крахмальным полотном с вышивкой того же орнамента. Я заглядываю туда.

Всю тесную спальню занимает кровать со вспухшим матрасом. Он туго затянут покрывалом, но все равно бугрится под ним. Сверху лежит подушка с вышитым уголком. На стене за кроватью — ковер.

— В этом доме незаметно присутствия мужчины, — произношу я.

— Так понимаете, — отвечает женщина, — он тут с матерью старенькой жил. Она год назад умерла, а мы, по традиции, год ничего не должны после смерти в доме менять. И Богдан тоже погиб двадцатого февраля — в день ее рождения. А первого апреля, когда ему будет сорок дней — это день рождения нашего отца… Я вам скажу, что у меня было предчувствие — двадцатого февраля я пошла в церковь, у нас день траура был. Стою, а у меня слезы текут, текут, текут, — снова подносит она к лицу руку, на которой тускло выделяется узкое обручальное кольцо. — Целую ночь я ему звонила, а он постоянно… вне зоны… Так по-русски говорится? Я просто двадцать пять лет уже по-русски не говорила… Телефон всегда был в кармане. Утром пришло сообщение, что он доступен, я сразу нажимаю на кнопку — «Ты где есть?». Отвечает: «Я уже в Киеве на Майдане». — «Спокойно там у вас?». — «Нет, тут ужас делается. Стреляют. Меня зовут, я по…». Он даже не договорил, а я подумала — ну пошел он и пошел. Включила телевизор, а там — один погибший, второй, десятый…

— Мы видели, как они за нами шли, — подает голос Андрей. — В полшестого, когда мы уже уходили спать, было нормально — одного убили, пару ранили. А они только приехали, вышли из автобуса и сразу — штурм. Он не умел обращаться со щитком, прятать голову. — Андрей надевает на руку воображаемый щит и, нагнувшись, прячет за ним голову. — Мы только легли, сразу — шур-бур. Встали, начали выносить трупы. И Богдан там тоже был.

— Мы с ним разговаривали перед смертью, — говорит Богдан, — вот тут собралась вся семья. Мы его спросили: «А если ты жизнь отдашь?» Он ответил: «Пойду без сомнения».

— А от меня жена ушла — не хотела, чтобы я ехал на Майдан, — говорит Андрей. — Но сердцем и душой я все равно уже был там, а телом здесь. Но тело все равно за душой потянется.

— Понимаете, — говорит женщина, — мы — семья украинских националистов. Я родилась седьмого декабря, и Богдан сам придумал мне имя — «Это будет Любочка, моя голубочка»… Он был страшным патриотом. Ну, просто у нас есть такое в крови. Мать, когда умирала год назад, она собрала узелок себе в могилу и говорит мне: «Ты посмотри, что там». Я открываю, а там — две фотографии Степана Бандеры и наш трезубец… И мой дед был националистом, за это его сослали в Сибирь, оторвали от пятерых детей.

— Кто такой Степан Бандера? — спрашиваю я.

— Вы знаете, — отвечает за нее Богдан, — УПА воевала против Германии, не давала людей отсюда забирать, а потом, когда пришли советские войска и они начали над нами издеваться, — воевала уже с ними… Ну, как же так вы из-за этого сегодня сделали из нас фашистов?

— Здесь в каждом доме, в каждой семье кто-то погиб, воюя с фашистами, а потом — с советской армией, — говорит Андрей. — Но люди живут мирно.

— Нет, пусть я буду бандеровцем! — топает по полу костылем Богдан. Сейчас он стоит, подсунув под отсутствующую ногу костыль. Собранная и подоткнутая серая брючина образовывает между ногой и костылем мягкую подушку. — Да, я — националист! — кричит он, а во дворе в это время очередным удивленным криком надрывается петух. — Я люблю свою отчизну! Я люблю свой народ! Но я не буду никого завоевывать, а за свое буду воевать до последней капли крови!

— А как вы будете воевать? — спрашиваю, опустив взгляд на его отсутствующую ногу.

— Интеллектом!

— В Дрогобычском районе сейчас все мужчины мобилизованы, — говорит Андрей.