Уроки украинского. От Майдана до Востока

— Ах, вот как! — задыхается Всеволод. — А что ж Россия имела такую наглость — подарить Украине в свое время Донецкую и Луганскую области?! А Иван Грозный имел наглость подарить Запорожскую и Сумскую! И если вы, как журналист, хотите быть объективной, — он притопывает ногой, — то вы должны понимать, что при Богдане Хмельницком Украина была между татарским и турецким молотом и польской католической наковальней, и тогда она сделала единственный правильный выбор — в пользу того народа, с которым была связана и генетикой и верой. Того народа, который ей всегда помогал!

— Так вы украинец или русский?

— Я — украинец! Да что же вы вот так ко мне пристали?! Я был на Майдане! И мне до слез жалко людей, которые погибли. Но они, вы поймите… это же… святая простота. O sancta simplicitas! Я был на Майдане и в две тысячи четвертом, и тогда все верили, что завтра небо будет голубее, а трава — зеленее. Как только свергнем эту власть! А позавчера я был с обходом в палате, где собраны эти ребята, пострадавшие на Майдане, и, конечно, вокруг них медсестры бегают, молодежь им тортики несет, по телевизору их показывают. И да! Они — герои, безусловно! Но… я вот на них смотрел, на взрослых мужиков, а в них столько еще детского. Они мне показывали свои раны, как они пострадали за свои идеалы. Они такие приятные, интеллигентные и хорошие, но и такие инфантильные! И тогда я понял — да передо мной же святые идиоты! Такие всегда бегут туда, где, как им кажется, можно отстоять страну. От вас всю жизнь ничего не зависело! Вас презирали! Вы карьеры не сделали! И тут ради того, чтобы на пять минут почувствовать себя вершителями судьбы страны, вы отдали свои жизни! Идиоты!..Но святые.

— Тихо… — окликает нас молодой монах, приложив палец к губам. У него голубые глаза и рыжие волосы, забранные в тугой хвост. — Тут — место молитвы.

— А вы стояли под воротами, когда к Лавре пришла сотня с Майдана? — спрашиваю его.

— Стоял, — тихо отвечает он. — Молился святым печерским праведникам. Просил их о помощи.

— По всем законам, они уже давно умерли.

— Нет, они слышат нас так же, как я слышу вас. Но в отличие от нас с вами, они ближе к Богу находятся. По-моему, ни на одной планете нет такого места, где бы вместе столько праведников было собрано. Но у нас все спокойно. К нам только люди приходят и рассказывают, что происходит. А у нас — свой монашеский устав. Мы не имеем права вникать в мирское. Мы только молимся, молимся, молимся.

По темным пещерам Всеволод двигается, неся в руке зажженную свечу. Иногда их беленые переходы оказываются такими узкими, что сжимают его плечи с обеих сторон. Он и здесь продолжает говорить, и шепот его бежит вдоль неровных стен, у которых стоят стеклянные гробы, а в тех лежат праведники. Их истлевшие тела завернуты в парчовую материю, из которой иногда выглядывают сушеные коричневые руки. Всеволод грузно наклоняется, прикладываясь к каждому гробу, не пропуская ни одного.

— Они и Бог знают, чего мне надо, — шепчет он, приложившись к очередному. — Может, сам я о чем-то таком попрошу, что мне неполезно. А они — разберутся. А это, знаете, кто? — опускает он ладонь на стекло гроба. — Марк-гробокопатель. У него послушание было такое в Лавре — он братьев хоронил. А что? Кто-то ведь и этим должен заниматься. Святой жизни был человек. И вот однажды он не успел выкопать могилу, а уже было назначено погребение. Тогда Марк-гробокопатель подошел к покойному и сказал: «Брат, я не успел выкопать могилу. Поживи, пока я не закончу». Мертвец воскрес. А когда Марк пришел и сказал: «Могила готова», — тогда снова и умер.

— Вы же врач, — говорю я. — Как вы можете верить в такое.

— Я врач, потому и верю. — Он отправляется дальше. — Луи Пастер изобрел пастеризацию. Вообще благодаря ему мы имеем сейчас консервы, — последнее слово Всеволод произносит через «э». — Его спрашивали: «Как ты, такой ученый, в Бога веришь?». А он отвечал: «Я всю жизнь изучал и учился, поэтому сейчас на склоне своей жизни я верю на уровне бретонского крестьянина. А вот если бы я не был ленив, изучал и учился чуть больше, я бы, наверное, верил как бретонская крестьянка». Женщины — они религиозней. Мы не знаем жизни, — через нос произносит Всеволод, и другие прихожане, прикладывающиеся сейчас к мощам, внимательно прислушиваются к его словам, не спеша продвигаться дальше. — В жизни бывают вещи, которых мы не понимаем или не хотим принять. Но это факты — люди действительно воскресают. Чудеса происходят.

— А что такое чудо?