Станиславский всегда утверждал, что качество эмоциональной памяти имеет огромное значение в творчестве актера. Чем острее, точнее эмоциональная память, тем ярче у актера повторные чувства, которыми он и живет на сцене. Актер должен уметь пользоваться своей эмоциональной памятью, с ее помощью находить в предлагаемых сценических обстоятельствах чувствования, аналогичные с ранее пережитым им в жизни.
Этой заповедью Константин Сергеевич учил нас руководствоваться в ежедневной работе.
— Если вы найдете в своей жизни, даже не в любовных обстоятельствах, а в чем-нибудь другом, вот такую же встречу, где выясняется, что близкие прежде люди друг друга не понимают, запомните этот случай, запишите и впоследствии воспользуйтесь им для изображения данной ситуации на сцене. Ведь есть какие-то общие законы действий в одинаковых ситуациях, и не нарушайте их, — говорил он на репетиции с Чацким и Софьей. — Начинайте действовать. Предупреждаю: играть ничего не нужно, а то непременно попадете на штамп. Ведь штамп и есть результат действия, которого вы внутренне не оправдываете.
Чацкий вбегает в комнату. И Константин Сергеевич сразу же останавливает его:
— Бежать вы сейчас не можете. Вы побежите так, как нужно, вероятно, не раньше генеральной репетиции.
Исполнитель подходит к Софье, пылко смотрит на нее.
— Не надо влюбленности, — говорит Станиславский. — Де лайте только то, что вам необходимо при всяком общении. Вот она, да еще в этой обстановке. Ведь это надо как-то вобрать. И посмотреть, как она к вам относится. И вам, — обращается он к исполнительнице роли Софьи, — нужно его рассмотреть.
Чацкий вновь подходит к Софье и теперь уже испытующе на нее смотрит.
— Вы смотрите грозно, а надо расположить ее к себе. Константин Сергеевич поднимается из своего кресла и на минуту сам становится партнером Софьи. Он заглядывает Софье в глаза, улыбается — и тут же поясняет, почему действует именно так, а не иначе.
— Я тут не только смотрю, но и внутренне спрашиваю: «Скажи мне, ты меня любишь?..» Ведь тут вы ожидаете, что она к вам бросится, вы глядите, как бы взывая: «Ну, что же…» Ну, а что Софья?
Исполнительница отвечает, что для ее героини этот короткий эпизод распадается на несколько моментов: во-первых, у нее мелькает мысль: «Откуда здесь Чацкий?»; во-вторых: «Не хочу его видеть!» и в-третьих: «Надо взять себя в руки».
— Значит, — уточняет Станиславский, —
Константин Сергеевич отдавал себе отчет в том, что для неопытных актеров не так легко по своему желанию вызывать к действию те или иные эмоциональные воспоминания. Чтоб облегчить этот процесс, он рекомендовал использовать различного рода манки-возбудители. — Такими манками, — напомнил он, — могут служить все элементы психотехники; слова, мысли и чувства автора; обстановка — вся целиком и отдельные ее детали; свет, музыка, мизансцены, все постановочные эффекты. Актер не должен пренебрегать ни одним предметом, ни одним возбудителем эмоциональной памяти.
После неудачной попытки исполнительницы роли Софьи обрести нужное самочувствие Константин Сергеевич приходит ей на помощь.
— Давайте решим, — говорит он, — что значит физически (а на самом деле психологически) «не показать себя». Нужно улыбаться, а улыбаться вы не можете, и вообще всю эту не приятность нужно как-то скрыть. Ищите, что нужно, в этом положении сделать? Вам пока скрывать нечего, вы можете только вспомнить самый процесс скрывания: не смотреть в глаза, стараться чувствовать себя свободно, показать, что вам весело…
Софья занимает свое место рядом с Чацким, некоторое время раздумывает, затем начинает смеяться.
А я вот смотрю, — говорит Константин Сергеевич, — и не верю вам.
Нет, право, мне сейчас очень весело, — пытается убедить его актриса.
— Нет, не верю… Ищите, как себя надо вести в эту минуту. — И на несколько минут Станиславский как бы забывает о ней, чтоб дать возможность сосредоточиться, подумать. Он вновь предлагает исполнителю роли Чацкого начать сценку сначала.
Чацкий стремительно входит, увидев Софью, замедляет шаги, медленно подходит к ней.
Не делайте этого, — говорит Константин Сергеевич, — потому что это штамп.
Я хочу как-то себя размять, — оправдывается исполнитель.
Станиславский на мгновение задумывается. И затем предлагает:
— Давайте сделаем такую штуку, которую Чацкому не полагается делать.