Уроки верховой езды

Я и не предполагала, что так разволнуюсь. И как прикажете с ним здороваться? Прошло двадцать лет — хватило ли ему этого времени, чтобы меня простить? Может, мне обнять его? Или просто руку пожать? Быть веселой и дружелюбной — или держаться чопорно и отчужденно?

Я переживаю об этом до того самого момента, когда вижу его, выходящего из дверей конюшни. Он высокий и крепкий, этакий образец американской мужественности, облаченный в джинсы и клетчатую фланелевую рубашку. При виде меня он замирает, но тут же справляется с собой.

— Аннемари, — тепло произносит он. — Отлично выглядишь…

Шагнув вперед, он берет мою руку своими двумя и целует меня в щеку. Я необъяснимым образом чувствую, что вот-вот разревусь.

— Спасибо, Дэн. И ты тоже, — говорю я ему, нисколько, кстати, не привирая.

В его русых волосах завелись белые нити, черты лица стали немного грубее, но, клянусь, он нисколько не подурнел с того дня, когда я положила на него глаз. Я смущаюсь, жалея, что утром не удосужилась как следует повертеться перед зеркалом. Еще я думаю о том, насколько он в курсе моего нынешнего семейного положения.

— Антон, очень рад вас видеть, — говорит Дэн.

Он поворачивается к папе и пожимает ему руку. Потом целует Мутти в обе щеки. Когда он берет ее руку, я вижу, как сжимаются ее пальцы, да и целует она непосредственно его щеку, а не воздух около. Я сразу вспоминаю чисто символическое объятие, которое досталось мне в аэропорту.

— А ты, наверное, дочка Аннемари.

Дэн широко улыбается Еве. И протягивает руку.

— Ну… да, — подозрительно отвечает она.

И, промедлив так долго, что мне делается неловко, берет его руку.

— Ты такая же красивая, как твоя мама, — говорит он.

Ее лицо тотчас же напрягается. Зря он это сказал. Впрочем, откуда ему знать, что любое сравнение со мной для Евы худшее оскорбление.

— Ну ладно, так где же этот конь? — подает голос папа. — И что в нем такого особенного, что ты в такую даль нас вытащил на него посмотреть?

Звучит грубовато, и я удивленно оглядываюсь, не понимая, что его рассердило. Однако папа улыбается. Дэн хохочет — папин тон не ввел его в заблуждение, — а я чувствую укол ревности. С другой стороны, говорю я себе, почему бы им было не сблизиться с Дэном? Меня-то рядом не было…

— Он в карантинном сарае, — говорит наш спаситель коней. — Ну а его особенности… Я бы предпочел, чтобы вы сами сделали выводы.

Дэн ведет нас за основное строение к бетонной конюшенке на отшибе.

Я иду следом за папой. Смотреть, как он на своем кресле одолевает гравийную дорожку, выше моих сил. Его голова мотается туда-сюда так, что кажется — шея вот-вот не выдержит. По-моему, это даже не «кажется», а так и есть.

Я оглядываюсь на Мутти. Наша жилистая маленькая австриячка топает бок о бок с моей дочерью, и я немедленно злюсь. Не только за это — за все сразу. За то, что не сообщила, как далеко зашел папин недуг, не предупредила меня о его состоянии. За то, что не позвонила мне гораздо раньше, хотя что бы я сделала — понятия не имею. Как бы я к ним вернулась, будучи замужем и занята работой? Да мне бы и не захотелось…

— Блин, Джуди коня в проходе поставила, — говорит Дэн. — Их только что привезли с аукциона, бедолаги все на нервах. Так что, Антон, внутрь пока не заезжайте, а то мало ли что. Лучше объедьте справа, я нашего новенького через заднюю дверь в выгул пущу…

Меня поражает, как естественно Дэн упоминает о физической немощи моего папы, тогда как я — родная дочь — никак не решу для себя, признать ее или притворяться, будто ничего не случилось. Я бросаю взгляд на папу, проверяя, как он это воспринял, но он себе рулит за угол здания. Я рысцой догоняю его, и мы выстраиваемся вдоль забора.

Еще через минуту Дэн откатывает заднюю дверь. Через локоть у него переброшена веревка. Убедившись, что мы все на месте, он исчезает в конюшне, пощелкивая веревкой.

— Ий-йя-а-а! — кричит он. — Ий-йя-а-а!

И в следующий миг взлетает на вторую доску забора — из сарая с силой взрывной волны вырывается конь.

У меня перехватывает дыхание — я тотчас понимаю, что он собой представляет. Даже при том, что стремительность движений почти размазывает в воздухе этот обтянутый шкурой скелет, носящийся по загону.

— Mein Gott im Himmel, — выдыхает Мутти.

Конь наконец останавливается посреди выгула. Он стоит к нам левой стороной и опасливо глядит на нас, тяжело поводя боками.

Я захлопываю себе рот ладонью, чтобы не закричать.

Это Гарри. Мой Гарри! Истощенный, неухоженный и хромой, но — Гарри! У меня подгибаются колени.

— Ух ты, какой странный конь, — говорит моя дочь. — Таких не бывает!

— Нет, Ева, бывают, — раздается голос Дэна где-то за спиной.

Он успел вернуться, пробежав через конюшню, и стоит так близко ко мне, что, когда он говорит, его дыхание шевелит волоски у меня на затылке.

— Такая масть называется темно-гнедой с пежинами. Она встречается исключительно редко, реже, чем у одной лошади на миллион. Если одну такую в жизни увидишь, считай, повезло. А если двух, это вообще…