Уроки верховой езды

— Мы составили рапорт о пропаже человека, — спокойно и ровно отвечает акула. — Объявили вашу дочь в розыск и выдали сигнал всем постам. Ее будут искать на всех окрестных железнодорожных и автобусных остановках, но когда кто-то сбегает из дому, что-то еще предпринять невозможно. Очень трудно найти кого-то, кто не хочет быть найденным. Остается только надеяться, что она сама выйдет с вами на связь.

— Моя дочь! Моя дочь пропала! Как же вы не понимаете? Моя дочь пропала!..

Дэн обнимает меня за плечи и пытается усадить на диван. Я вырываюсь и, чуть не падая, опять бегу к офицерше.

Та меняет стойку, превращаясь в непоколебимый утес. Небось насмотрелась на спятивших от горя мамаш. Она стоит так, чтобы я, чего доброго, не попыталась схватить ее пистолет.

— Миссис Олдрич, я знаю, как вам трудно. Я понимаю, вы очень напуганы. Будь у нас причина подозревать, что девочку похитили против ее воли, сценарий был бы совершенно другим. Однако все улики указывают, что она просто сбежала.

— И что? Ей же всего пятнадцать! Пятнадцать, слышите?! Она ничего в жизни не смыслит! С ней же что угодно может случиться!

Дэн кладет мне на плечо руку…

— Мне очень жаль, — говорит офицерша. — Я действительно сожалею. Продолжайте звонить ее друзьям, заглядывайте на конюшню. Если что-нибудь выяснится, сразу дайте нам знать.

— Не уезжайте! Пожалуйста, не уезжайте!

Шагнув вперед, я все-таки хватаю ее за руки. По лицу у меня текут слезы, веки опухли, я мало что вижу. Я умоляю:

— Ну хоть скажите, что обязательно найдете ее… Пожалуйста…

— Аннемари, — произносит Дэн, помогая полисменше выпутаться из моей хватки.

Я не в силах понять, почему он не на моей стороне. Почему он не остановит ее?..

Он крепко обнимает меня. Я со всей мочи упираюсь ладонями ему в грудь, пытаясь вырваться. Мне это не удается, и я принимаюсь колотить его кулаками.

— Не уезжайте! Пожалуйста! Только не уезжайте!..

На офицершу это не действует, и я поднимаю лицо, обращаясь к Дэну:

— Не отпускай их! Скажи, чтобы не уезжали!..

Дэн лишь крепче обнимает меня. Такая вот живая смирительная рубашка.

— Семейный доктор у вас есть? — спрашивает кто-то.

Мутти что-то отвечает, но что именно, я толком не слышу. Первый голос продолжает:

— Позвоните ему, пусть приедет и даст ей успокоительное. Надо помочь ей справиться, а то слишком тяжелый вечер выдался.

Я извиваюсь в медвежьих лапах Дэна и отчаянно кричу:

— Не нужно мне никакого успокоительного! Верните мою дочь! Верните ее!..

Проходит какое-то время. Может, час, а может, двадцать минут — откуда я знаю? Опять начинается суета, вроде бы это доктор приехал. Я уже не кричу. Я свернулась клубком на кушетке, тяжело привалившись к груди Дэна.

Доктор и моя мать о чем-то вполголоса совещаются в коридоре. Затем я чувствую движение Дэна и поднимаю взгляд.

Врач — мужчина за пятьдесят, с тяжелой челюстью и множеством подбородков. Кожа у него какая-то серая, неживая, да и фигура странная — грудь выпячена по-голубиному.

— Аннемари? — мягко заговаривает он, подсаживаясь на диван. — Я вам дам сейчас кое-что, просто чтобы вы уснули. Не возражаете?

Я шмыгаю носом, неотрывно глядя на дверь.

Дэн снова шевелится, и я чувствую, как закатывают рукав моей футболки. Холодящее прикосновение ватки со спиртом, укол иглы, потом нажим пальца.

— Можете подержать? — спрашивает доктор.

Рука Дэна соскальзывает с моего плеча, чтобы подержать ватку. Я слышу, как рвется бумага, и скоро место укола заклеивает кусочек бактерицидного пластыря.

— Отведете ее в постель? У нее голова может закружиться, так что лучше помочь.

— Конечно, — говорит Дэн.

Лишившись его поддержки, я аморфно сползаю. Под моим локтем сразу оказывается ладонь. Другая поддерживает сбоку.

— Пойдем, милая. Встать можешь?

Я чувствую себя вымотанной до предела. Я хочу, чтобы от меня все отстали и дали заснуть прямо здесь, но Дэн уже поставил меня на ноги.

— Как ты? — спрашивает он. — Давай я тебя на руках отнесу?

Я мотаю головой, беспомощно наваливаюсь на его плечо… Мы благополучно достигаем лестницы, но тут я останавливаюсь.

— Что такое? Тебе что-нибудь нужно?

— Ммм… — вырывается у меня.

Сколько-нибудь внятно говорить я не способна. Дэн позволяет мне зарулить в кухню, где на стене висит календарь и при нем на липучке — фломастер. Дэн держит меня на весу. Кое-как отодрав маркер, я зубами стаскиваю колпачок и тщательно зачерняю квадратик, соответствующий сегодняшнему дню. Получается черная дыра, черный квадрат шахматного поля, черная прореха в белозубой улыбке. Такое вот двадцать третье июля.

* * *

Скоро и меня саму, как этот квадратик, поглощает тяжелая плотная чернота. На сон она не похожа, потому что ни мыслей, ни сновидений в ней нет. Лишь всеобъемлющая пустота, сквозь которую ничто не проникает. Где-то там — Ева, но дотянуться до нее я не могу. И папа где-то там, но я о нем не горюю. И Гарра, но я больше не боюсь, что нас разлучат. Они точно далекие спутники в черном космосе ночи.

Правда, очень скоро спутники идут на посадку. Действие ативана постепенно проходит. Боль, горе и утрата подбираются все ближе, заполняя спасительную пустоту.