Уротитель кроликов

Храповицкий тоже хлопал с энтузиазмом, даже чуть подался вперед. Я хотел было предложить ему попросить губернатора исполнить ту же арию еще раз на «бис», но подумал, что он этого не одобрит. Да и я бы второй раз не выдержал.

Потом слово получил председатель регионального парламента, старенький, пьяненький и пустой, как бубен. Он не разделял моих убеждений в том, что рот лучше открывать через несколько секунд после появления мысли в голове, или хотя бы одновременно. Для него эти процессы не имели ничего общего, поэтому ни он сам, ни слушатели никогда не старались вникнуть в смысл его речей.

— Ты уже общался с Пономарем? — шепотом спросил Храповицкий.

— Нет, еще не успел, — ответил я так же.

— Поговори обязательно, — попросил он. — Мне не нравится вся эта история. Что-то здесь не так.

Все поздравлявшие дарили подарки. В основном это были картины с пейзажами местных художников в золоченых рамах. Если бы не официальные торжества, живопись умерла бы в нашей губернии. Храповицкий, правда, внес некоторое разнообразие, подарив дорогой златоустовский клинок с самоцветами.

Вообще он единственный из поздравлявших говорил связно и коротко. В своем белом костюме и блеске бриллиантов на сцене он выглядел неотразимо.

— Что ж ты не рубанул Ефима принародно? — осведомился я, когда он вернулся в кресло.

— Нет, такой способ хорош для Виктора, — ответил Храповицкий, никогда не упускавший возможности напомнить о славном мясницком прошлом своего партнера. — Что до меня, — он невинно похлопал ресницами, — то я предпочитаю неторопливое удушение. Чтобы насладиться его страданиями.

— Кстати, что-то не видно ни Виктора, ни Васи. Ты не знаешь, почему их нет?

— Чует мое сердце, что загуляли, — отозвался Храповицкий с тяжелым вздохом. Глаза его, впрочем, лукаво блеснули. Ему нравилось, когда Виктор запивал. Выходя, он становился покаянным и сговорчивым.

После поздравлений были концертные номера, исполняемые городскими артистами.

— Вот жмоты, — посетовал Храповицкий. — Не могли привезти кого-нибудь из Москвы. Сиди теперь и слушай эту самодеятельность.

Наконец, торжественная часть завершилась, и народ повалил из зала. После короткого перерыва предполагался фуршет. Но не для всех, а для особо избранных, получивших к приглашению специальный талон. Храповицкий и я были в числе избранных. Но идти на фуршет он категорически отказался. Я бы тоже ушел, если бы не его поручение.

3

Во время наших фуршетов губернский бомонд набрасывается на еду с такой жадностью, как будто его никогда не кормили. Хотя своей комплекцией никто из этих состоятельных людей не напоминал узников Освенцима. Некоторые еще норовят прихватить что-нибудь с собой.

Помню, как на новогоднем балу родная сестра губернаторской жены, порядком перебрав со спиртным, тащила со стола и с трудом запихивала в дамскую сумочку огромную бутылку дешевого советского шампанского. Она возглавляла областной департамент здравоохранения, и их с губернатором частная фирма владела монополией на торговлю лекарствами в области.

Пока народ торопливо давился бутербродами с икрой под вальсы Штрауса в чудовищном исполнении нашего оркестра, я пробрался к Пономарю, который стоял за дальним столом в углу.

Пономарь был ровесником Храповицкого. Он был очень высокий, под два метра ростом, так что я едва доходил ему до плеча, плотный, с круглым румяным лицом, ямочками на щеках и застенчивой улыбкой. Он полностью облысел, когда ему еще не исполнилось тридцати. Лысина его, впрочем, не портила, придавая его облику нечто трогательно-младенческое.

Пономарь был франтом и костюмы заказывал в Италии. Он носил рубашки с воротником-стойкой. Галстуков он избегал, в силу своего сложного, не имеющего определения в бандитских понятиях, статуса коммерсанта с собственной бригадой.

Рядом с Пономарем крутился Плохиш, который в последнее время не отлучался от него ни на шаг. Плохишу еще не исполнилось тридцати. Как его звали, я не помнил, а фамилия его была Плохов.

Свое довольно обидное прозвище он получил не столько из-за фамилии, сколько в результате поразительного сходства с отрицательным персонажем детской поучительной книжки. Он был невысоким, толстеньким, с редкими рыжими волосами и маленькими хитрыми бегающими глазками. Глядя на него, вы живо представляли, как в детстве он воровал у бабушки варенье и банками поедал его в темном углу.

Между тем, в отличие от Пономаря, который поднимался из пролетарских низов и начинал с того, что мыл кружки в пивном баре, Плохиш был из приличной семьи. Мать его работала учительницей в школе, а отец возглавлял большую строительную организацию.

Плохиш и сам окончил строительный институт, но строить он не собирался. Еще на пятом курсе он начал подрабатывать официантом, потом занялся оптово-розничной торговлей, иначе говоря, продавал в ларьках все, что покупали, — от колготок до поддельной водки. Он преуспевал, пока в один неудачный для Плохиша день на него не наехали бандиты. И нажитое неправедным трудом благосостояние Плохиша перешло в беспечные руки братвы.