Уровень

На Бразера Виртуоз не смотрел. Недовольство, к тому же не высказанное в глаза — еще не повод сомневаться в личных качествах парня. Такие как он…

Виртуоз не успел додумать мысль до конца. Платформа встряхнулась как норовистый конь и остановилась. Прямо перед собой спецназовец увидел металлические раздвижные двери. Оценить безнадежность затеи со спуском у него не получилось. В следующее мгновение двери разъехались и Виртуоз ослеп.

В глазные яблоки словно вонзились стальные иглы, выжимая слезы. Спецназовец зажмурился, инстинктивно подался назад и в сторону. Слышно было, как от души ругался Бразер. Скоро в его речи стали проклевываться обычные слова, без примеси мата. К тому времени Виртуоз уже свыкся с ярким светом, открыл глаза и повел дулом автомата в сторону распахнутых дверей.

Ослепительно белый коридор, выложенный кафелем. Пластиковые прозрачные двери слева и справа, за которыми угадывалась офисная мебель. Коридор уходил вперед и упирался в другие двери. На сей раз металлические, с окошками, забранными решетками.

Все вокруг настолько выбивалось из общего ритма, настолько не соответствовало тому, что Виртуоз ожидал увидеть, что у него зачесался палец на спусковом крючке.

— Так, — Виртуоз разлепил сухие губы. — Остаешься здесь.

Не оглянувшись на Бразера, чтобы уловить кивок, он шагнул с платформы в коридор и медленно двинулся вперед, оставляя следы на девственно чистом полу.

ПРИМА

— Очнулась?

Прима почувствовала сильный удар по голени. Не открывая глаз успела удивиться: чем тогда сон отличается от яви? Если боль везде одинакова и нет возможности забиться в укромный уголок, то не предпочтительней ли в таком случае смерть?

— Очнулась, вижу. Ошейник не давит?

Девушка подтянула ноги к груди и села, привалившись спиной к стене. В странной комнате, обитой мягким материалом горела одинокая лампочка. Шнур, на котором крепился патрон, завернулся петлей.

Яркий свет туманил зрение. Прищурившись, Прима разглядела того, кто к ней обращался.

Бритый на лысо мужчина сидел перед ней на корточках и протягивал вперед руку с длинными хищными пальцами.

— Хорошая девочка, — сказал он тоном человека, разговаривающего с маленькой, но злобной собакой. — Ты будешь послушной?

Прима сосредоточилась на его лице. Отметила глубокую складку, прорезавшую переносицу, почти скрытые за веками глаза, впалые щеки и красиво очерченные губы. Рассматривала дотошно, словно перед ней стояла задача описать его портрет по памяти.

Мужчина устал от ее взгляда. Улыбка мгновенно сошла сего лица, как будто нитки, что тянули углы рта в разные стороны лопнули.

— Зовут как?

Прима молчала. Если бы он знал причину ее молчания, то наверняка бы удивился. Своего настоящего имени она не помнила. В голове вертелось созвучие женских имен: Римма-Марина-Наташа. Но ни одним их них ей не хотелось назваться.

— Понятно, — мужчина выстрелил в нее взглядом, пробил насквозь и застыл, высматривая что-то за ее спиной. — Сразу хочу тебе сказать, что у тебя нет выбора. Или ты будешь послушной девочкой, или будешь мертвой.

— А говоришь, что выбора нет, — скрипнула девушка. Говорить было нестерпимо больно. Она вспомнила, что недавно ее ударили ребром ладони по горлу.

— Ну, если тебя устраивает такой выбор, не будем терять время, — буднично сказал он. В его руку, казалось, сам собой прыгнул пистолет. Черное дуло уставилось на Приму, поманило тишиной и покоем. — Считаю до трех. Раз.

Его бритый череп в свете одинокой лампы бликовал. Отчего-то блеск, вспыхивающий в самый неожиданный момент без всякого ритма, гипнотизировал Приму. Поэтому она пропустила следующий счет.

Палец на спусковом крючке замер и начал последнее в ее жизни движение — назад.

— Я хочу жить, — просто сказала она.

— Да. Разумеется. Ты хочешь жить, — он хотел улыбнуться, но у него не получилось. Пистолет исчез так же стремительно, как появился. — Если ты будешь послушной, у тебя не будет проблем.

— Что я должна делать?

— Разве я не сказал? Быть послушной. Это все.

Она не стала задавать вопросов. Послушание, повиновение, смирение. Искусственно созданные условия, в которых не существовало собственного "я". Чужая воля, диктующая тебе что делать. Легко так жить, когда внутри тебя пустота. Совсем другое дело, когда несмотря на отсутствие воспоминаний, ты продолжаешь ощущать себя человеком. Значит, не в памяти тут дело. И двигаясь против течения в долгой реке, под названием Память, ты обязательно придешь к истоку. Исток этот, сам факт рождения и есть то, что делает тебя человеком, которого повиновению могут научить три вещи: любовь, уважение и страх.

Крошечная комната, обитая мягким материалом наподобие эластичного пенопласта, подводила к мысли о том, что здесь с успехом могли содержаться буйно помешанные. Так удобно биться головой об стену, не причиняя себе вреда. Если бы не ошейник, стальным объятием сжимающий горло, Прима решила бы, что именно умалишенной ее здесь и считают.