Урсула Мируэ

— Дядя ваш не умер и может прожить еще долго, — сказал аббат Шапрон, выпроваживая наследников и их отпрысков. — Он требует полной тишины и никого не хочет видеть, кроме своей воспитанницы. Эта девушка ведет себя совсем не так, как вы!

— Старый ханжа! — закричал Кремьер. — Я останусь сторожить. Здесь, похоже, затевают что-то против нас.

Меж тем почтмейстер потихоньку скрылся в саду — он хотел вернуться в дом и предложить дядюшке свою помощь, чтобы под этим предлогом помешать ему остаться наедине с Урсулой. Он шел крадучись и совсем бесшумно, так как коридор и лестница были устланы коврами, и добрался до двери в спальню дядюшки, оставшись незамеченным. Кюре и врач ушли, тетушка Буживаль готовила горчичники.

— Мы одни? — спросил старик свою воспитанницу.

Урсула встала на цыпочки и выглянула во двор.

— Да, — сказала она, — господин кюре сам закрыл калитку, когда уходил.

— Дорогое мое дитя, — сказал умирающий, — часы мои и даже минуты сочтены. Я ведь врач и понимаю: горчичники не помогут мне протянуть до вечера. Не плачь, Урсула, — продолжал он, видя, что воспитанница его утирает слезы, — выслушай меня внимательно; от того, что я скажу, зависит твой брак с Савиньеном. Как только тетушка Буживаль придет ставить мне горчичники, спустись в китайский павильон; вот ключ; подними мраморную крышку Булева буфета [170], там лежит запечатанное письмо на твое имя, возьми его и возвращайся с ним сюда, ибо пока я не узнаю, что оно в твоих руках, я не смогу умереть спокойно. Когда меня не станет, не объявляй об этом сразу; позови господина де Портандюэра и прочти письмо вместе с ним, а затем исполни мою последнюю волю. Поклянись мне за себя и за него, что исполнишь все, о чем я прошу. Когда все будет сделано, вы объявите о моей смерти, и начнется комедия с наследством. Дай-то Бог, чтобы эти чудовища не обидели тебя!

— Хорошо, крестный.

Почтмейстер не стал дожидаться окончания разговора и на цыпочках обратился в бегство; он помнил, что дверь в кабинет запирается со стороны библиотеки. Много лет назад он присутствовал при споре подрядчика со слесарем, который утверждал, что необходимо повесить замок на дверь, ведущую в кабинет из библиотеки, — на случай, если в китайский павильон, задуманный как летний домик, через окно проникнет из сада вор. Не помня себя от жадности, Миноре по-воровски быстро вставил в замок нож и ввинтил его вместо ключа; кровь стучала у него в висках. Он вошел в кабинет, взял конверт, не тратя времени на чтение, повесил на прежнее место и закрыл замок, а потом пошел в столовую и выждал, пока тетушка Буживаль пойдет ставить хозяину горчичники. После этого он без труда покинул дом; никто его не видел, потому что Урсула считала гораздо более важным проследить за тем, как будут поставлены горчичники, чем выполнить приказание крестного.

— Письмо! Письмо! — слабеющим голосом простонал умирающий. — Сделай то, о чем я просил, вот ключ. Я хочу видеть письмо у тебя в руках.

Глаза его выражали такую тревогу, что тетушка Буживаль сказала Урсуле: «Да сделайте же наконец, что велит крестный, этак вы его уморите!»

Урсула поцеловала старика в лоб, взяла ключ и спустилась было вниз, но тотчас вернулась, ибо до нее донесся пронзительный крик тетушки Буживаль. Не увидев в руках девушки письма, старик приподнялся на постели, желая что-то сказать, страшно, тяжело вздохнул и испустил дух; в глазах его застыл ужас! Бедная Урсула, впервые в жизни видевшая смерть, упала на колени и разрыдалась. Тетушка Буживаль закрыла старцу глаза и сложила ему руки на груди. «Убрав», как она выразилась, покойника, старая кормилица побежала оповестить о смерти хозяина господина Савиньена, наследники же, толпившиеся на углу в окружении зевак и не спускавшие глаз с дома, точь-в-точь как вороны, которые дожидаются, когда труп коня закопают, чтобы тотчас налететь на могилу и разрыть землю когтями и клювами в поисках поживы, с проворством хищных птиц бросились к дому.

Тем временем почтмейстер отправился домой, чтобы узнать содержание таинственного конверта. Вот что он прочел:

« Моей дорогой Урсуле Мируэ,

дочери моего побочного шурина Жозефа Мируэ и Дины Грольман.

Немур, 15 января 1830 года.

Ангел мой, моя отцовская любовь, которую ты так хорошо оправдала, укрепилась не только клятвой, которую я дал твоему несчастному отцу, но и твоим сходством с Урсулой Мируэ, моей покойной женой, которую ты мне всегда напоминала своим изяществом, умом, душевной чистотой и очарованием. Поскольку ты — дочь побочного сына моего тестя, завещание в твою пользу может быть опротестовано...