Уругуру

Старик внимательно осмотрел меня, фотокамеру у меня на плече и особенно подозрительно фигуру Амани, после чего, решив, очевидно, что на туристов мы не тянем и продать нам что-либо невозможно, изрек:

– Его нет здесь.

Я не зря наменял в харчевне мелких денег – после того как Амани пребольно толкнула меня в плечо, я спешно вынул из кармана тысячу франков КФА и вручил старику. Это возымело действие: кряхтя так, будто это был его последний день, он подошел к двери и толкнул ее. Дверь не была заперта.

– Его нет, – повторил белла, приглашая нас зайти в дом. – Он ушел с караваном, за солью.

– Когда вернется? – Я зашел в темную комнату с неровными стенами, пригнув голову, чтобы не удариться о низкую притолоку. В комнате было неожиданно прохладно и даже влажно, хотя воздух на улице буквально дышал раскаленной Сахарой.

– Когда придет караван, – резонно ответил старик. – Через неделю, может, две...

Мы вышли обратно.

Но никогда не следует терять надежды! После того как мы, практически отчаявшись, отправились назад в отель и на следующее утро наняли внедорожник, чтобы добраться до деревни Агуни, пристанища нашей последней надежды – купца Ибн-Мухаммеда, удача улыбнулась нам.

– Ибн-Мухаммед? – весело переспросил наш водитель, представитель племени сонгаи в длиннющем балахоне ярко-синего цвета. – Да, Али знает его! Он сейчас в Агуни, только что вернулся из Мавритании! На прошлой неделе Али купил у него подушку для жены из верблюжьего пуха. Али довезет!

– Алексей, я не понимаю, зачем мы сели в его машину? Быть может, нам лучше обратиться к самому Али? – робко спросила меня Амани с заднего сиденья.

– Это он о себе говорит, – предположил я. – На Ближнем Востоке принято говорить о себе в третьем лице.

– Да-да, – удовлетворенно закивал сонгаи, не трогаясь с места. – Али всегда так говорит!

– В таком случае не мог бы Али завести свою машину и двинуться, а то он никаких денег не получит, – заметил я, и Али без звука повиновался.

Населенный пункт Агуни можно было назвать деревней только в припадке отчаянного добродушия. Здесь на песке были беспорядочно разбросаны большие и маленькие шатры туарегов из мешковины или серой верблюжьей кожи, укрепленной на кривых низких столбиках. Посредине стоял колодец, из которого с помощью длинной бечевки вытягивали ведро воды осел и человек из племени белла. В этом селении не было ни домов, ни улиц, ни общественных зданий. Человек возле колодца вытянул наконец ведро и подошел к нам, вытирая лицо руками:

– Добрый день. Чем я могу вам помочь?

– Здравствуйте, – вежливо ответил я. – Мы ищем человека по имени Ибн-Мухаммед.

– Сейчас он здесь, – кивнул белла, – могу проводить вас до его шатра.

– Будьте так любезны.

Мы прошли между палатками, делая фотографии селения и туарегов, бросавших на нас недобрые взгляды из-под своих намотанных на лица платков.

Ибн-Мухаммед, последняя надежда экспедиции, чинно восседал в своем шатре скрестив ноги и пил крепчайший и приторный зеленый чай из микроскопического стаканчика. Его лицо было открыто, на голове был намотан огромный белый тюрбан. И вовсе ему не было «столько лет, сколько баобабу», как утверждал рекомендовавший нам его Малик, – от силы лет шестьдесят.

– Садитесь, друзья мои, – тихо сказал он, едва взглянув на нас и доставая откуда-то из-за спины еще два стакана. – До меня уже дошли вести о том, что вы ищете меня...

После того как мы минут десять молча пили чай, по обычаю туарегов, маленькими глотками, я задал наш главный вопрос:

– Кто такие теллемы? Ибн-Мухаммед пожал плечами:

– Странный вопрос. Все знают, кто это. Маленькие люди, которые когда-то владели землей на плато за Большой рекой. Сейчас они прячутся от людей, потому что не умеют себя защищать.

– Вы видели их?

– Нет, видеть не видел. Но бывал там много раз. Знаю догонов и знаю их традиции. Однажды в пути я серьезно заболел, свалился со своего ишака прямо на плато. Мои спутники решили, что я умер... А догоны нашли меня, привезли в свою деревню и вылечили. Я жил с ними почти месяц, вот и наслушался. Белым они никогда ничего не доверят, а я для них почти свой, и мне много чего рассказывали. Старик, который ухаживал за мной, сейчас уже умер, но он знал все легенды о теллемах и умел говорить на их языке.

– Что за язык у теллемов? Вы знаете его? – встрепенулся я, почуяв жареное.

Ибн-Мухаммед усмехнулся, подлил чаю из серебряного чайника, стоявшего прямо на углях. Потом несколько раз неожиданно громко щелкнул языком:

– Вот такой язык! Одни щелчки и прочие странные звуки – нечеловеческий язык. Я его не знаю, да и незачем он мне. С кем мне говорить на нем? Я говорю по-французски, по-английски, на языке догонов, и белла, и фульбе, и бамбара, и...

– А с кем говорил на нем твой старик? – нетерпеливо прервала его Амани.

Он удивленно воззрился на нее. Видимо, впервые в этом доме рот открыла чернокожая женщина. Потом перевел взгляд на меня, как бы спрашивая совета, отвечать ей или проигнорировать. И ответил, так же тихо: